Я не ходила тогда — летала. Мне казалось, что ноги мои стали легкими и послушными. Послушными стали волосы. Все мое тело служило мне и радовало меня — упругое, легкое, податливое и… желанное. Это я чувствовала каждую ночь.

А вот дальше… Дальше я попытаюсь обо всем коротко. Постараюсь короче. На большее меня просто не хватит. Коротко, да. Чтобы не рассусоливать.

Все это продолжалось три месяца. Ровно три месяца. Всего три месяца. Три месяца я пекла оладьи, заводила пироги, крутила банки с компотами на зиму — Дина любила сладкий компот. Три месяца я гладила рубашки и брюки, пританцовывая с горячим утюгом и напевая вполголоса. Три месяца я мыла полы и у меня ни разу не заныла поясница. Три месяца я причесывала свою девочку и заплетала ей косы — французскую, «рыбий хвост» и «веретено». Три месяца я, самая счастливая, засыпала в объятиях любимого мужчины и просыпалась снова счастливой…

Три месяца. Всего три месяца… Или не так? Три месяца?! Да ничего себе! Целых три месяца? Три месяца абсолютного счастья? А не много ли? Для нее? Для этой… Убогой? С червем внутри? Огромным, как солитер!..

В середине ноября я уже планировала встречу Нового года. Первого Нового года с семьей! Я даже хотела мотануть в столицу и накупить подарков любимым: Валентину — часы и рубашки. Дине — новые кофточки и зимние сапоги. Денег я подкопила. И конечно же, всякие вкусности! Например, достать копченой колбаски к столу и красной икры. Соленой рыбы и хороших конфет. Привезти огромный торт! Но торт точно испортится… Сама испеку! Апельсинов — конечно! Мандаринов, бананов — всего! Всего, что порадует моих дорогих и любимых.

И еще нужно непременно украсить наш дом — наш первый, совместный, семейный дом. Золотая фольга, яркие игрушки, серебряный дождик, разноцветная мишура, елка — разумеется, елка! Вот у меня никогда не было елки… А как мне хотелось! Нет, однажды была — уговорила я бабу срубить в лесу маленькую красавицу. А вот игрушек у нас не было… совсем. Игрушки я как-то делала сама: заворачивала в старые фантики от конфет (я их хранила!) остатки пластилина. Из ваты кроила каких-то зайчат и снегурочек. Из цветной бумаги делала фигурки зверей. А из белой — снежинки. Все это было так жалко и так некрасиво, что я, «украсив» мою елочку, горько расплакалась…

Нет, у Дианы, у моей Дианы, все будет по-другому! Потому что моя Дина — принцесса! Я продумывала и новогодний праздничный стол — выискивала в журналах рецепты, закупала продукты. Я очень хотела удивить моих дорогих и любимых. Как я… мечтала! Как все будет вкусно, нарядно, красиво… Наш первый праздник! Такой, которого у меня никогда не было.

В середине ноября Валентин пришел с работы расстроенным. Очень расстроенным. Молчал, отказался ужинать и так же молча ушел спать. Я вопросов не задавала. По себе знаю: не всегда охота рассказывать. Пусть помолчит, передумает, в голове перемелет. А там… как получится. Захочет — поделится, а не захочет… Я не обижусь. Подумала: что-то там на работе. А что еще может быть? В голову больше мне ничего и не пришло. Наивная дура — еще одно тому подтвержденье.

Так продолжалось почти неделю. Я мужественно терпела и по-прежнему не задавала вопросов. Мы почти не общались — так, пару слов о Дине. И все.

Глаза мне открыла математичка Зоечка. Спросила в лоб, на перемене:

— Ну как там твой? Переживает?

Я замерла. Чужой, совсем посторонний человек знает больше, чем я? Родная жена?

— В каком смысле? — спросила я небрежно. — Ааа… из-за работы?

— Какой работы? — Она уставилась на меня в упор. — При чем тут работа? Ты что, не знаешь, что Лариска вернулась?

Я почувствовала, как руки мои заледенели, а ноги мгновенно приросли к полу, словно их прибили гвоздями.

— Лариска? — переспросила я. — Какая Лариска?

Зоечка скорчила гримаску и пожала плечом:

— Обыкновенная! Динкина мать! Подробностей я не знаю. Знаю только, что с тем мужиком — ну, из Москвы — они разбежались. Бросил он ее, что ли… Точно не знаю. Ну и вернулась — блудная дочь! И обратно просится — в смысле, в семью. К Вальке и дочке. Вот сука, да? Да она и раньше всегда была стервой! Я же с ней в одной школе училась. Гадина была… Будь здоров!

Я машинально кивнула и медленно пошла по коридору, хватаясь рукой за подоконник. Я боялась упасть. Голова закружилась, и я прижалась к стене.

— А твой-то что? — крикнула Зоя вдогонку.

Я не обернулась.

Валентин опять пришел поздно. Я уже лежала в кровати и смотрела в потолок. Свет я погасила.

Он зашел, медленно разделся и лег рядом. Рядом — но не со мной. И я это почувствовала.

— Ничего не хочешь сказать? — хрипло спросила я, не узнав своего голоса.

Валентин не ответил. Повернулся спиной.

Утром, торопясь на работу, я небрежно бросила ему:

— Валь! Ты подумай! В смысле, до вечера. Ну что там у тебя в голове… Что ты там себе мыслишь. А вечером и поговорим. Ты согласен?

Валентин, не поднимая глаз, только кивнул в ответ.

Я вышла на улицу и задохнулась. Он не перебил меня. Не посмотрел на меня с удивлением. Не спросил: «Ты о чем, Лида? Чего мне надо осмыслить?»

Он не вскинул брови, не засмеялся, не обнял меня…

Я шла по улице, и холодный ветер бесцеремонно и назойливо лез ко мне под пальто, под косынку, в рукава.

На середине дороги зарядил колкий и острый дождь, размывая мои накрашенные ресницы и смешиваясь с моими слезами.

«Вот и все, — твердила я себе, — вот и все, Лида! Все закончилось, да? Всему же приходит конец!»

Так бормотала я, пока не дошла до здания школы. Там достала зеркальце и платок, вытерла лицо и вошла в дверь.

Может быть, я не права? Может быть, все переменится? Может быть… мне только показалось? Привиделось? Все образуется, да? Он к ней никогда не вернется! Он же нормальный мужик! Гордый и здравомыслящий. Он не сможет простить женщину, которая предала не только его, но и их общего ребенка? Нет, он же не идиот, в конце концов! Не тряпка и не слабак! Он не простит ее, никогда! Ни-ко-гда! Слышишь, Лида! Потому, что такое… такое невозможно простить!

Или возможно?.. Тогда получается, что все то, что у было у нас… Все то, что мы успели построить… Наш дом, наш первый дом… Наш… ребенок? Поездка в Москву, где все и случилось? И наша любовь… Да нет, не может так получиться! Она-то была! Невозможно же выдумать то, что у нас было.

А как же Новый год? — вдруг подумала я. — Его что, тоже не будет?

Боже, о чем я думаю? О празднике, о Новом годе?

Я шла домой и вдруг подумала о Дине. Она чуть захворала, простыла и попросилась к бабушке — поболеть. Я согласилась. Нездоровый ребенок и дома один, целый день? Неспокойно. А бабушка даст чаю с малиной, спечет пирожки, почитает книжку…

Так получается, что… Там не только бабушка? Там еще и… ее блудная мать?