Александр странно дернулся, зрачки его расширились, глаза почернели, как у беса.

– Вы как будто мысли мои читаете, – пробормотал он. – Недавно дед не один приходить начал. Каждый понедельник это случается, не могу больше так. Сам приходит, и какие-то тени с ним. И кажется мне, всё больше и больше их с каждым разом. А мне от этого всё хуже, потом иногда с постели встать не могу. И не расскажешь никому – решат, что сумасшедший. И тут знакомый о вас рассказывает, и я понимаю – вот он, выход. Я должен увидеть, кого приводит ко мне дед, и выяснить – зачем?

– Мне кажется, я уже ясно ответил на ваш вопрос, – нахмурился я. – Зачем вам это знать, зачем кого-то видеть? Поверьте мне, будет только хуже. Лучше пригласите меня, я их прогоню. Больше вас дед не потревожит. Хотя было бы неправильно называть то, что к вам приходит, вашим дедом. Это уже давно не так.

Но Александр настаивал – упёрся как баран. Может быть, уже был вымотан настолько, что утерял возможность оценивать то, что с ним происходит, логически. Да и какая логика, если к тебе по ночам приходит мертвый дед, а в твоей медицинской карточке при этом нет диагноза «шизофрения». Не слышал меня, не хотел слышать.

В тот день я, конечно, решительно ему отказал – попросил подумать. Мне было и немного жаль его, такого потерянного, расплывшегося, как клякса, готового утонуть, и неприятно общаться с ним. За месяцы, проведенные в Москве, я вообще понял, что испытываю больше брезгливости, чем жалости к чужому нежеланию выплыть. Я был твердо уверен, что любой человек в состоянии найти внутренние силы, чтобы выкарабкаться из любой ситуации.

Мы встречались еще несколько раз. И почти каждый день он звонил мне – я даже был вынужден поставить определитель номера, его нытье начало утомлять. И однажды он, что называется, «попал в настроение» – я был утомлен, раздражен и расфокусирован настолько, что позволил себе даже выпить бокал красного сухого вина, чего со мною почти никогда не случалось. Я знал, что алкоголь – любой, даже невинный стакан пива в жару – отнимает силы и закрывает заветную форточку в космос. Как и слишком сытная жирная еда, как и озабоченность миром материи, как и зацикленность на собственных эмоциональных перепадах.

И вот он позвонил, и я в сердцах крикнул: «Да и черт с тобой! Не хочешь делать, как я говорю, – будь по-твоему!» Продиктовал ему адрес, и через полчаса он уже сидел у меня на кухне, сопел в чашку предложенного чаю и нервно потел в ожидании моих рецептов и указаний.

Это был первый и последний раз, когда я кого-то чему-то научил. Я точно знал, что Александр этот не потянет, нет у него редкого темного дара переплывать Стикс и возвращаться сухим, один шаг на сторону смерти утянет его туда, откуда возврата нет. И судя по тому, что больше в моем доме он не появился и номер мой не набирал, я оказался прав. Наверное, из его близких никто и не понял ничего – для всех он просто тихо умер во сне, ночью с понедельника на вторник. Я точно знал, что случится именно так, и, по сути, я стал его палачом.

Но никаких угрызений совести я не испытывал. Только естественную досаду, которую вызывает чужая принципиальная глупость.

Моя этическая система координат была взращена Колдуном и весьма отличалась от общепринятой. То, чему я научился за четыре года жизни в лесном доме – брать полную ответственность за всё, что происходит в моей жизни, никогда не искать прямо и косвенно виноватых, не жалеть себя вместо того, чтобы искать причину и выводить формулу безупречности, и – что самое важное – внутренне не иметь отношения к чужому выбору и чужой судьбе, – казалось бы, так естественно. Но многие, да что уж там, почти все люди слишком много места отводят своей персоне в жизни и мотивах окружающих. Кто-то годами носит на плечах сизифов камень вины за чью-нибудь покатившуюся под откос жизнь. Кто-то потакает чужому, явно губительному выбору – из жалости ли, из страха ли потерять дружбу? Кто-то, напротив, всегда знает, «как лучше», давит и душит этим знанием всех, кто под руку попадется, – некоторые из этих особей еще и авторитетно звучат, их уверенность заражает и порождает сомнения. Это такие поводыри в личный внутренний ад. Подобная погруженность в чужие переживания и первопричины – это такой особенный сорт эгоизма. Гаденький, надо сказать, сорт, потому что попахивает лицемерием и умело маскируется под желание сделать мир лучше.

Колдун говорил так: лучшее, что ты можешь сделать для окружающих, – это быть счастливым. Точка.

Конечно, многие хотели у меня учиться. Та же девица Лариса, моя первая московская заказчица. Она относилась к нервным романтикам, для которых весь окружающий мир был пропитан магией, и в каждом чужом слове, в каждой случайной встрече, в каждой рекламной вывеске, попавшейся на пути, она видела мистический знак. Не самый плохой настрой, но когда желание увязать взаимосвязи становится таким гипертрофированным, оно больше похоже не на магическое мировоззрение, а на душевную болезнь.

Те, кто хотел бы соприкоснуться с незримым миром, должны помнить, что пусть не стоит закрывать врата своего восприятия от того, что наука пока не познала и не признала, но на страже любого опыта всегда должен стоять здравый смысл. Лучший стражник, фильтрующий факты.

Чем больше я общался с людьми, тем больше понимал Колдуна, который говорил, что у него никогда не будет ученика. Я стал исключением, подтверждающим правило, да и то он никогда не помог бы мне дорасти до своего уровня.

Ко мне почти каждый день обращались с просьбами: покажи, расскажи, научи…

Однажды даже приезжала жена «нового русского» – привез ее водитель на серебристом «ВМВ», все соседи мои с балконов свесились – дорогую машину рассмотреть. Дамочка была похожа на фото с глянцевой обложки – молоденькая, словно фарфоровая, гибкая, пшеничные волосы ниже талии, кукольные глаза. Она носила черное и массивные серебряные перстни. Подарила мне килограммовую банку осетровой икры, которую я вернул с советом не травить себя животными белками, и держалась с уверенностью человека, с юности привыкшего видеть у своих ног весь мир. Ей было всего двадцать четыре года, и десять лет она провела в абсолютной сытости. Диковинная жизнь – с частными самолетами, тропическими островами, шубами, каждая из которых стоила дороже моей квартиры в Измайлово.

Она тоже все твердила: вижу мертвых, хочу развиваться в этом направлении, готова учиться день и ночь, у меня есть дар. Пыталась купить меня, пыталась даже угрожать.

Много их было, охочих до теневой стороны Луны, влекомых романтикой опасного путешествия, не отдающих отчет, что место, где пересекаются наука и боги, намного ближе, чем им кажется.

Всем я говорил одно и то же – лучше схороните себя от этого опыта, целее будете. Не ходите по этой мшистой тропинке, там, за лапами пушистых елок, притаился камень с надписью «Куда ни пойдешь – всё потеряешь». Не пей из копытца, братец Иванушка. Не тревожь своих и чужих мертвецов, они ушли, чтобы спать спокойно, а не бегать по твоим делам.

Тем же, кто хотел, напротив, избавить себя от непрошеных прикосновений морочного мертвого мира, я помогал охотно и часто.