— Вот, бля, называется, не было забот! На хрен я мамаше тогда сказал! Денег хотел добыть, на море поехать! Съездил, бля! Теперь папаша весь уже планами обстроился насчёт моей свадьбы! Нет, ты можешь себе вообще это представить? Вот эта дура, дура, дурища, идиотка, дегенератка, деревня неотмытая — вот это будет моя жена! Мне её надо будет всем показать! Она ещё мне ребёнка родит! Такого же урода! Ты представляешь, она родит мне ребёнка! — Максим сел в кресло и обхватил руками голову.

— Д-а-а… — протянул Вронский, не отрываясь от журнала. — Это проблема…

— Она небось и троечница ещё?

— Ой-ё… это труба! С первого класса по всем предметам! Мы даже думали, что её в школу для дебилов переведут.

— Ой, бля! Бля! — Максим захныкал. — Малыш, что мне делать? — капризно надув губы, он уставился на Вронского.

Алексей оторвал глаза от журнала.

— Да ничего! Пусть она с твоими предками потусуется, пусть там на виду побудет, через пару месяцев они тебя сами отговаривать начнут.

— Думаешь?

— Хм! Уверен!

— О! — Максим погрозил Вронскому пальцем. — Малыш, а я в тебе не ошибся.

— Ну так ё!.. — Вронский похлопал себя ладонью по груди.

Максим слез с кресла и на коленях подполз к Вронскому, тот напрягся, рука со страницей замерла. Было видно, что она дрожит.

— Малыш, — начал Максим, приподняв брови и облизывая кончиком языка верхнюю губу. — Я уже заждался. — Веселовский коснулся плеча Вронского носом.

— Нет! — Алексей резко дёрнулся и сел.

— Фу! Зануда! — Максим отвернулся.

— Я не могу, — Вронский уставился в пол.

— Тогда какого хрена ты сюда ходишь? — Максим встал. — Я для чего этот house снимаю, по-твоему? Из любви к уединению, что ли?

— Ну, раз ты так ко мне относишься, я ухожу! — Вронский скрестил руки на груди и остался сидеть, отвернувшись в другую сторону.

— Давай, валяй. Иди. Пф-ф! Очень надо. Говна-пирожка, блин. Давай-давай, выкатывайся. Мне сегодня на дачу ехать… Ещё мать хочет, чтобы я эту идиотку привёз!..

Алексей сидел молча, лихорадочно обдумывая, как ему поступить. «Чёрт! Так всё сейчас накроется! А он только вчера сказал, что его мать запускает новый проект — группу, где два мальчика и одна девочка. Чёрт! Чёрт! Что делать-то?»

— Послушай, Макс…

— Не называй меня Максом! — заорал вдруг Веселовский. — Убить готов!

— Ладно, слушай, я не то чтобы не могу… Просто для меня это впервые… Понимаешь? И потом, я кое-чего очень стесняюсь… — Вронский покраснел вместе с ушами.

— Член, что ли, маленький? А? — Максим сел рядом, улыбался и толкал Вронского своим медвежьим плечом. — Отвечай, проказник, пиписька короткая? Да?

Вронский, сглотнув слюну, кивнул. Веселовский рассмеялся и погрозил ему пальцем. Потом встал, щёлкнул кнопкой музыкального центра и повернулся, резко расстегнув ширинку. Снял штаны и предъявил Алексею свой член. На таком огромном теле казалось, что его вообще нет.

— Десять сантиметров в возбуждённом состоянии, — хвастливо заявил Максим. — А у тебя?

Вронский ещё раз болезненно сглотнул слюну.

— Восемь.

— Малыш, я тебя люблю! Давай же быстрее покончим со всем. — Максим начал раздеваться. — Малыш, я весь горю! — Веселовский поцеловал Алексея в губы, расстёгивая тому штаны.

Чувствуя, как мягкая бородка и усы щекочут кожу, а мужской язык забирается в ухо, Алексей впал в странное оцепенение. Первой реакцией был ужас, потом всё заволокло туманом. Рук и ног как будто нет. Тело невесомое. В голове пульсирует: «Нет!»

— О, малыш, я так возбуждён. Смотри! — Веселовский взял руку Вронского и положил на свой член. — Малыш! О, малыш, да ты проказник!

Рука Максима проникла в ширинку Алексея и уже быстро накачивала его стоящие восемь сантиметров.

— Сними всё это!

Вронский, словно повинуясь какому-то гипнозу, лёг и вытянул руки вдоль тела. Максим нервно сорвал с него одежду, его средний палец проник Алексею в задний проход. Вронский замычал, ему казалось, что он сейчас с ума сойдёт от возбуждения.

— Подожди! Я хочу, чтобы мы кончили вместе. Остынь, малыш… Сейчас, подожди…

Максим протянул руку и наугад шарил в тумбочке. Через секунду он уже сжимал в руке какой-то тюбик.

— Сейчас, малыш…

Вронский лежал, закрыв глаза, и боялся шевельнуться, по всему телу была разлита какая-то свинцовая горячая тяжесть, возбуждение балансировало на своём пике, высасывая силы Алексея, как гигантский вампир.

— Вот так… — смазанный гелем палец Максима вернулся в Алексея, проскользнул, словно угорь в норку.

— Нет… — исступлённо шептал Алексей, двигая ягодицами всё быстрее и быстрее.

— Да, малыш! Да… О да, ты прирождённый пассив… Малыш, ты меня с ума сведёшь… Сейчас, подожди… — Максим рывком перевернул Вронского на живот. Диван отчаянно скрипнул и провис, когда Веселовский встал на колени рядом. Он быстрым движением всадил все свои десять сантиметров в Алексея.

Вронский заорал, его пронзила резкая боль, которую тут же похоронило под мощнейшим оргазмом.

— Ты кончил?! Я не верю! Сейчас, малыш! О! — Веселовский трудился еще пару секунд, после чего издал дикий вопль фальцетом и замер. — И я… О, это было супер, малыш… Так хорошо я давно… Ох…

Максим тяжело слез с Вронского, встал и пошёл в ванную.

Вронский медленно начал приходить в себя. Максим был в ванной. «Я трахался с мужчиной… вернее, меня… трахал мужчина…» Внезапно Алексею стало стыдно. Он впервые в жизни понял, что значит сгорать от стыда! Внутри всё жгло, на горло как будто удавку надели! Чёрт бы побрал этого Веселовского, зачем он с ним связался! Алексей вскочил, быстро оделся, оглядел ещё раз квартиру и выбежал вон, тихонечко закрыв за собою дверь.

Всю дорогу до метро он бежал бегом, казалось, что все прохожие ухмыляются ему в лицо. Педик! «Я — педик!» — стучало в висках. «Меня поимели в зад!» — и тут у Вронского встал. Алексей кусал губы, чтобы не зареветь. «Я — педик! Господи! Почему я?!»

Стива решился на поиски дамы своего сердца. После очередного разговора с телефонной проституткой, которая представлялась ему Еленой, он понял, что это мечта его жизни. Мучительные размышления касаемо того, что эта тётка может быть старой и страшной, что на самом деле она сидит у телефона в засаленном халате и вяжет носки или режет какой-нибудь винегрет, закончились для Стивы выводом, что ему это совершенно всё равно.

В разговорах выяснилось, что они просто души-близнецы. Елена любит футбол, её двоюродный брат играл в какой-то команде, Елена считает, что по жизни не надо расстраиваться из-за пустяков, что надо жить и наслаждаться одним днём, мол, «делай что должно, и будь что будет». Облонский был с этим полностью согласен. Он даже поймал себя на мысли о том, что пошёл бы работать кем угодно ради возможности сделать Елене приятное. После скандалов с женой, которые стали почти непрерывными, Стива уходил на балкон и снова и снова прокручивал в памяти разговоры с Еленой, представляя, как будет лежать на диване, положив голову ей на колени, а она станет гладить его по щеке своей мягкой ладонью, и они будут говорить, говорить, говорить до рассвета, соглашаясь и споря, но и в споре приходя к согласию. Так, когда они спорили с Еленой о допустимости измены в браке, она сказала ему, что если этот брак насильный, то есть любви уже нет, но люди по разным причинам вынуждены жить вместе, — измена не задевает душу, она — просто очередной повод выплеснуть злость. Стива ответил, что тогда надо расходиться, а она ответила — а если некуда идти, если жильё не разменять, если вообще ничего нельзя поделать? Стива задумался: а ведь именно так у них с Долли. Да, он соглашался с Еленой. Его восхищал простой житейский ум этой телефонной шлюхи, которая умела так завести, что потом в яйцах целый день звенело, и при этом оставаться удивительно чистой — ведь её на самом деле никто не касался! Чем больше Облонский думал о Елене, тем более странные и непривычные мысли его посещали.