Пока мой белый как полотно муж стенал на нашем ложе, обхватив руками больной живот, а все мои свойственники страдали от несварения, тем не менее находя в себе силы отрываться от облюбованных ими тазов и бегать к постели Гилфорда, который вопил так, будто бился в предсмертной агонии, я придумала, чем могу им помочь.

Мы с Пирто засучили свои летящие рукава, надели длинные передники поверх новых платьев и принялись для всех, кто плохо себя чувствовал, готовить отвар из сельдерея, чтобы успокоить нервы и умерить боль, и разносить им засахаренные анисовые семена и имбирь, чтобы снять тошноту, а также айву – чтобы улучшить пищеварение. Мы поили их всех мятным отваром, давали им варенье из розовых лепестков и бальзам из полыни и мелиссы, чтобы унять бурю, бушевавшую в желудках пострадавших от салата гостей.

Иногда мы позволяли себе оторваться от ухода за больными и удалялись в кухню. На пиру никому из слуг не удалось попробовать ужасное лакомство, и никто не рискнул даже притронуться к его остаткам, так что мы угостили всех пирогами с начинкой из изюма, яблок, миндаля, сахара и цукатов и имбирными пряниками, а еще приготовили в огромном каменном камине запеченные яблоки с корицей и сахаром, после чего стали петь песни и рассказывать веселые истории. Теперь никто уже не смотрел на меня искоса – и этот вечер воистину стал лучшим за все время моего пребывания во дворце Дарем.

Когда я закончила все дела в кухне и поднялась в наши покои, чтобы проведать Роберта, вдруг вспомнила, что за весь день так и не успела пообщаться с леди Джейн, так что решила постучаться к ней и справиться о ее самочувствии.

– Войдите! – отозвалась молодая невеста, и, войдя в ее комнату, я увидела распростертое на полу расшнурованное роскошное подвенечное платье, расшитое золотом и серебром и усыпанное раками. Сама же леди Джейн, переодевшаяся в простой черный наряд и спрятавшая длинные свои волосы под простой арселе, сидела на скамейке у окна и с безразличным видом жевала грушу, склонившись над книгой.

– Я лишь хотела узнать, как вы себя чувствуете и не нужно ли вам чего, – сказала я, показывая ей корзинку со снадобьями.

– Нет, – покачала она головой, даже не отрывая взгляда от книги, – хоть я и не могу похвастаться хорошим самочувствием, но, поскольку салата не ела…

Ее чуть слышно произнесенные слова утонули в тихом шелесте страниц книги. Подобное безразличие показалось мне возмутительным, и я не выдержала:

– Знаете ли, в доме полно больных, в том числе и ваш новоиспеченный супруг и его родственники, ставшие теперь и вашими. Вы могли бы сойти вниз и помочь нам ухаживать за ними, а не прятаться за книжкой, оставив нам всю грязную работу!

Впервые с тех пор, как я вошла в комнату, Джейн подняла голову и окинула меня леденящим взором, от которого кровь застыла в моих жилах, а шею будто пронзила острая сталь.

– Зачем мне помогать тем, кого я ненавижу? – спросила она голосом твердым, как алмаз.

– Потому что именно так велит вам долг! – воскликнула я. – Вы ведь скрупулезно изучали Библию – мне говорили, вы прочли ее и на латинском, и на древнегреческом языках, а кроме того владеете еще и древнееврейским, так что можете почитать ее и на этом языке, – что ж не пытаетесь жить согласно заповедям, а не просто заучивать незнакомые слова и вести ученые споры об их тайном смысле? Впрочем, поступайте, как вам будет угодно.

Всплеснув руками, я тяжело вздохнула, развернулась и вышла из комнаты. На пути к своим покоям я вдруг услышала стоны, раздававшиеся из ниши, скрытой за вышитым золотом красным бархатным гобеленом, и подошла поближе, решив, что кому-то из гостей дурно. Однако когда я отодвинула гобелен в сторонку, то обнаружила там пару молодых людей, которые явно не нуждались в моей помощи, да и самом моем присутствии. Там оказались Кэтрин Грей и лорд Герберт – последний стоял ко мне спиной, в то время как его новоиспеченная супруга с задранными юбками и приспущенным лифом жалась к нему, обвив руками шею мужа и крепко обхватив ногами его бедра. Выходит, решение герцога Нортумберленда относительно того, что ни один из браков не будет консумирован сегодня, в день свадьбы, было проигнорировано.

Увидев меня, Кэтрин завизжала и отпрянула от возлюбленного, который обернулся ко мне с виноватым видом.

– Пожалуйста, не рассказывайте никому! – взмолилась девушка, прикрывая груди платьем и одергивая многочисленные юбки.

– Пощадите! – присоединился к ее мольбам покрасневший юный лорд, неуклюже пытаясь поскорее зашнуровать гульфик на панталонах.

– Разумеется, я никому ничего не скажу, – поспешила заверить их я. – Думаю, в такой день хоть кто-то должен получить удовольствие!

С улыбкой я поправила гобелен и оставила молодых наедине.

Через два дня я покинула дворец Дарем в компании Пирто и свиты лакеев в ливреях, несших знамя Дадли с медведем, который держал в лапах сучковатый посох. В самом конце нашей процессии, сразу за повозкой, в которой ехали чемоданы с многочисленными моими туалетами, большую часть из которых мне так и не удалось надеть, двигался еще один экипаж. В него под пристальным надзором самого Роберта уложили тщательно завернутые в белое полотно вместе с мешочками ароматных трав гобелены, на которых была отображена история смиренной Гризельды. Мой супруг хотел даже послать со мной служанку, в обязанности которой входил бы лишь уход за этими гобеленами, поскольку сомневался, что в Стэнфилд-холле найдется человек, которому эта сложнейшая задача будет по силам. Это меня удивило – ведь ему отлично было известно, что стены нашего поместья украшает немало чудесных гобеленов и ни один из них в жизни не был тронут молью. Роберт все ходил кругами вокруг этой повозки, клялся и божился, что освежует всех слуг по возвращении, если во время путешествия с гобеленами что-нибудь случится.

Он по-прежнему думал лишь о безопасности своих сокровищ, когда я попрощалась с ним, так что удостоилась в ответ только мимолетного поцелуя в щеку, после чего мой супруг стал трепать за уши служку, который чуть не уронил один из драгоценных свертков, помогая выносить его из дворца.

Хоть мне и не хотелось расставаться с мужем и чувствовала я себя так, будто меня отправляют в ссылку, потому что я впала в немилость, словно непослушное дитя, которое плохо себя вело, какая-то часть меня все же радовалась отъезду из дворца Дадли. Теперь и речи не было о представлении меня ко двору – король был болен, и Роберт, похоже, и вовсе об этом забыл, а у меня не хватило смелости, а скорее желания напомнить ему об этом. Теперь у меня не оставалось никаких сомнений в том, что такая жизнь – не для меня.

На этот раз, покидая шумный, смердящий, переполненный людьми город, я попросила сопровождающую меня свиту, стражей и слуг, остановиться, выбралась из портшеза с сияющей улыбкой, какой они давно не видели на моем лице, и велела подать мне лошадь. Мне вдруг захотелось преодолеть этот путь верхом. Оставить позади этот унылый портшез вместе с домом Дадли, почувствовать себя свободной и дышать – просто дышать чистым, свежим деревенским воздухом, с наслаждением ощущая солнечные лучи на своем лице и ветер в волосах. Я сорвала с головы шляпку и сеточку, сунула их в руки Пирто, бросила все свои шпильки прямо на пыльную дорогу и тряхнула волосами, словно мокрый пес, только что выбравшийся из реки и радующийся тому, что нарушил хозяйский запрет. К ужасу конюшего, подошедшего помочь мне взобраться на скакуна, я перекинула ногу через седло, чтобы ехать верхом по-мужски, а не сидеть в седле боком, как положено благовоспитанной леди. Я вонзила каблуки в бока своей пегой лошадки и с места сорвалась в галоп, смеясь и махая рукой опешившей своей свите.