В этот Троицын день устроили сразу три свадьбы, большое празднество с тремя парами женихов и невест, разодетых в золото и серебро. Король был слишком болен, чтобы присутствовать на торжестве, но настолько любезен, что загодя прислал тончайшие роскошные золотые и серебряные ткани, а также чудесные самоцветы, в которых блистали сегодня счастливые молодые. Часовню дворца Дарем украшали от пола до потолка широкие, блестящие красные и золотые ленты, переливавшиеся в свете тысяч высоких белых восковых свечей.

Большой зал был устлан новыми турецкими коврами со сказочными узорами – завитками и причудливыми арабесками, виноградными лозами, цветами и животными разнообразных, поражающих воображение расцветок. Стены же были украшены шестью гобеленами из яркой цветной шерсти и шелка, их серебряные и золотые нити сверкали на солнце. На них была представлена история смиренной и покорной Гризельды, с которой следовало брать пример каждой замужней женщине. Роберт гордо сообщил мне, что выбирал эти гобелены лично и заплатил за них целых две тысячи фунтов – на мой взгляд, траты были непомерные.

Однажды, посулил он, эти гобелены украсят стены нашего собственного дома. Он описывал мне, как они будут висеть в длинной галерее, и мы станем собираться у камина всей семьей – я буду занята вышивкой, а Роберт станет пересказывать нашим сыновьям и дочерям историю Чосера, изображенную на гобелене, и восхвалять их мать, «Гризельду во плоти!». Он поцеловал меня в щеку и, несмотря на то что нас со всех сторон окружали гости, приехавшие на торжество, дерзко шлепнул пониже спины, сказав, что позволит мне сразу забрать гобелены с собой и повесить их там, где сочту нужным, чтобы любоваться ими каждый день и вспоминать эту историю. Для тех, кто читать не обучен, эти гобелены, как ему казалось, станут отличной заменой книги, каждая женщина в нашем поместье увидит, что значит быть идеальной женой, и эта простая истина будет понятна даже ребенку или деревенскому дурачку.

Я взглянула на гобелен, на котором была изображена златовласая и синеглазая Гризельда – очень похожая на меня (разве что не такая пышнотелая и чувственная). Она, в одном исподнем, смиренно сидела в пыли у ног своего царственного, блистательного супруга, глядя на него с таким почтением, словно он был святым. Он же важно стоял, недовольно сморщив нос, как будто его жена смердела, и гнал ее от себя, к воротам города и вьющейся за ними дороге. Так этот человек изгнал собственную возлюбленную из королевства, чтобы взять себе в жены другую женщину, более знатную и благородную, гораздо больше подходящую ему, нежели бедная и скромная крестьянка, которую он облагодетельствовал, выбрав себе в супруги.

Когда я рассматривала эти гобелены, мне вдруг стало дурно, и я всей душой желала, чтобы Роберт забыл отправить их домой вместе со мной. Мне становилось не по себе от мысли о том, что они будут висеть на стенах моего дома. Я бы скорее позволила лекарю пустить мне кровь ланцетом, чем видеть каждый день женщину, у которой отняли детей и чье имя запятнали бесчестьем, женщину, которую муж вернул в отчий дом в одной лишь рубашке, чтобы жениться на другой, и не услышал в ответ ни жалобы, ни возражений – только лишь «как пожелаете, милорд!», что она произносила с неизменной покорной улыбкой. Я совсем на нее не похожа, но, боюсь, этими гобеленами Роберт намекает мне на то, что хочет, чтобы я уподобилась Гризельде и ждала его дома, никогда не вступая с ним в споры и не задавая лишних вопросов, и всегда готова была «себя не жалеть», лишь бы сделать его счастливым.

Я тряхнула волосами, чтобы вырваться из мира грез и вернуться в мир реальный, изгнав Гризельду из королевства своих мыслей. Свадебная церемония должна была вот-вот начаться.

Хоть мне и сказали, что все три брака заключаются по расчету, я все равно продолжала надеяться на то, что молодожены смогут доверять друг другу и что навязанный им долг превратится в любовь, которая расцветет пышным цветом, и что каждой из этих пар Господь ниспошлет истинное счастье.

Но леди Джейн Грей, которая превратилась бы в настоящую красавицу, если бы позволила себе хотя бы скромную улыбку, была мрачнее тучи. В ее прекрасных глазах блестели слезы, напоминавшие крошечные капельки дождя, и казалось, что она идет на плаху, а не к алтарю. Бедняжка едва могла двигаться в своем вычурном парчовом наряде, расшитом золотом и серебром и украшенном бриллиантами и жемчугами – я не раз замечала, как ее почтенная матушка незаметно щипала и подталкивала свою дочь, журя ее за то, что та ползет медленно, как черепаха. Помню, каким легким и невесомым казалось мне собственное подвенечное платье, несмотря на множество оборок и слоев золотого кружева, – я будто по воздуху в нем летела! Я едва сдерживалась, чтобы не броситься к ней, подхватить тяжелый шлейф и помочь бедняжке, но, зная, что семейство Дадли вряд ли одобрит подобный поступок, осталась стоять на месте, так и не осмелившись последовать велению своего сердца. До конца церемонии я сожалела о том, что так и не решилась поддержать эту девушку.

Ее младшая сестра, леди Кэтрин Грей, вся светилась от счастья. Несмотря на весьма юный возраст – ей было всего двенадцать лет, – она была очень бойкой и привлекательной; по ее плечам расплескались задорные каштановые кудряшки, а в невероятно живых глазах пылала страсть к жениху, красавцу лорду Герберту, сыну графа Пембрука. Кстати, и жених и невеста смотрели друг на друга такими влюбленными глазами, что, казалось, только и грезили о том, как окажутся вечером в опочивальне наедине; я и сама была такой нетерпеливой и влюбленной новобрачной. Этими своими мыслями я поделилась с Робертом, надеясь напомнить ему о нашей долгожданной первой брачной ночи, и тут меня ждало ужасное разочарование: оказывается, с этими парами молодых дела обстояли совсем иначе и ни один из заключенных сегодня браков не будет консумирован[19]. Его отец решил отложить этот момент по причинам, которые сам Роберт не назвал, потому что их следовало держать в строгом секрете.

Третью невесту, младшую сестру Роберта, тоже звали Кэтрин, и ей также было двенадцать. Ни она, ни ее будущий супруг, лорд Гастингс, явно не испытывали друг к другу особо пылких чувств, однако друг к другу относились очень душевно и тепло, смирившись с волей властных родителей.

Из всех невест больше всего я сочувствовала леди Джейн, особенно в тот момент, когда в зал вошел Гилфорд, намеренно замерев на пороге, словно живой портрет, чтобы каждый мог полюбоваться его сияющей красотой. Облачен он был в чудесный камзол цвета слоновой кости, расшитый изящными желтыми левкоями и витыми золотыми и зелеными виноградными лозами, украшенными бриллиантами и жемчугом. Каждый его золотой локон представлял собой настоящее произведение искусства – кудри Гилфорда явно были завиты и уложены руками очень искусного мастера. Когда он наконец направился к своей невесте грациозной походкой танцора, в зал вошел и его новый камердинер в ливрее – очередное пополнение в бесконечно меняющейся череде лакеев дома Дадли. Слуга торжественно шествовал в трех шагах позади своего господина, держа белую атласную шляпу с перьями, украшенную желтыми левкоями и лежащую на подушке с золотыми кисточками, похожей на те, на которых выносят обычно королевскую корону.