В его представлении среди бизнесменов происходит то же, что в дикой природе – по Дарвину (который в то время был в моде). Кооперация бывает, вообще-то, только внутри семьи, а правило таково: инновативное предприятие вытесняет старших. Если немногим инновативным фирмам повезёт, их продукцию будут покупать, но многие просто исчезнут с рынка, терпя банкротство. Шумпетер называет это созидательным разрушением. «В капиталистической действительности значение имеет конкуренция, основанная на открытии нового товара, новой технологии, нового источника сырья, нового типа организации Эта конкуренция угрожает существующим фирмам не незначительным сокращением прибылей и выпуска, а полным банкротством»[68]. Старое исчезает и заменяется новым, лучшим. Жертвы айфона Стива Джобса – такие фирмы, как Nokia, Motorola и Blackberry, продукция которых вдруг выглядит устаревшей. Но настолько же верно и то, что айфон рано или поздно тоже окажется лишним из-за какой-то новой идеи. Так возникает экономический прогресс.

Но почему развитие было таким стремительным после индустриальной революции, как случился этот мощный подъём производства и повышение жизненного уровня вплоть до начала Первой мировой войны? Первая причина – уже упомянутый предприниматель. С подъёмом буржуазии таланты коммерсантов смогли раскрыться совершенно иначе, нежели прежде. Рынки больше не блокировались гильдиями, и прибыль не изымалась государством произвольно. Подрыв власти церкви тоже означал свежее дуновение, поскольку наука и техника больше не обязаны были останавливаться на уровне Аристотеля. Благодаря этим свободам предприниматель смог внедрять свои инновации и извлекать из них свою прибыль. Другим существенным фактором, который продвигает капиталистическое общество вперёд, является кредит. Предприниматель может тем легче внедрить свои инновации на рынок, чем легче для него доступ к деньгам. С помощью кредитора он может гораздо быстрее и лучше провести необходимую организацию или построить необходимые машины, чтобы сломать старые привычки и таким образом реализовать рост. К кредитам он приходит через банки, которые отвлекают ресурсы от их прежнего применения и направляют в новые продукты.

Без их роли в оценке и определении рисков экономическое развитие продвигалось бы вперёд гораздо медленнее или не продвигалось бы совсем. Пусть после ВФК это звучит не так бравурно, но добрая часть общественной пользы банков состоит в том, что они иногда что-то пробуют, поддерживают финансово новые идеи и молодые предприятия. Но они не должны при этом сразу прогорать. Банк, в котором самое главное – не терять деньги, никогда не станет разговаривать с предпринимателем. Волнующий, азартный, временами переживающий крушение финансовый сектор есть часть цены, которую мы платим за прогресс. Поэтому не следует – при всём понимании правильной меры контроля – портить animal spirit кредиторов и пресекать азарт рискованных сделок. Можно ведь зарегулировать экономическую активность насмерть. Охота к делу и эксперименту имеет свой смысл, равно как и банкротство, равно как и чрезвычайная прибыль.

Тем самым названы все существенные драйверы, которые продвигают вперёд свободную экономику и позволяют возникнуть благосостоянию. Всё прочее следует из этого. За предпринимателем идёт толпа подражателей, которые копируют его инновации и тоже хотят что-то поиметь от роста. Достаточно вспомнить Samsung или китайскую бизнес-модель последних двадцати лет. Но и подражатели тоже нуждаются в кредитах, чтобы как можно быстрее выйти на рынок, и так растут процентные ставки (из-за повышенного спроса на деньги), тогда как одновременно с этим ухудшается качество должников (маржа сокращается с каждым новым конкурентом). Так получаются циклы бума и краха, периодов грюндерства и экономических кризисов. Крушения – оздоровительный холодный душ для экономики, которую они в конечном счёте двигают вперёд. Кредит увеличивает амплитуду подъемов и спадов, поскольку он привязан к таким зыбким критериям, как доверие, репутация и виды на будущее, но пока хорошие времена более чем уравновешивают плохие, прогресс – при всём промежуточном отчаянном заламывании рук – всё-таки сохраняется. Сглаживание циклов и препятствие большим крушениям, как это предвидит Кейнс, препятствуют, по мнению Шумпетера, очищению рынков и рискованным кредитам и тем самым возникновению нового благосостояния и роста.

Из молодых инновационных предприятий – если они переживут свою бурную юность – получатся большие и прочные компании. По стопам предпринимателей идут менеджеры, которые управляют успехом и должны тормозить снижение. Большие предприятия способны самофинансироваться и больше не нуждаются в банках. Если им это удаётся, то возникает монополия или олигополия (например, Visa, Mastercard и American Express), из которой можно долгосрочно извлекать высокие проценты, не опасаясь конкурентов. Такими бизнесами затем могут управлять и бюрократы – пока дело не дойдёт до перелома на рынках и пока инновации не учинят со старыми большими предприятиями то же, что сделало с динозаврами падение метеорита.

Условием благосостояния является его ненадёжность. Только в мире, где старые предприятия и старое благосостояние могут погибнуть, где нувориши могут снять со старой элиты последнюю рубашку, вообще может существовать благосостояние. Только в мире экономической динамики и перманентного перераспределения может существовать прибыль. Где всё гарантировано, предписано и закреплено, где всякую новую идею надо записать на бланк и отправить на рассмотрение по инстанциям, чтобы она тихо скончалась в каком-нибудь пыльном кабинете, где менеджеры озабочены собственной позицией в иерархии, там нечего распределять – или, точнее, всё, что подлежит распределению, нужно сперва у кого-нибудь отнять (за отсутствием роста).

Шумпетер всегда – Ницше там, или не Ницше – имел некоторую слабость к Марксу. Марксизм был тогда его входным билетом в политику, в которую он вмешивался начиная с 1916 года, ибо его честолюбие было ещё далеко не утолено. Он сделал себе имя на мирных инициативах и на резком выступлении против аншлюса Австрии к Германской империи. Когда после окончания войны и крушения монархии его студенческий друг Отто Бауэр, представитель левого крыла социал-демократической партии и основатель австромарксизма, стал министром иностранных дел, в марте 1919 года Шумпетер попал по его рекомендации в правительство в качестве министра финансов.

То была должность, на которую, пожалуй, никто не претендовал, ибо страна стояла не только на грани исчезновения, но была голодной, холодной и банкротом. По тогдашнему ощущению наступили последние дни человечества. Австро-венгерская империя распадалась на свои национальные части. Всё, что оставалось от государства, спасению не подлежало из-за долгов по военным займам и по репарационным требованиям победителей. Армия численностью в восемь миллионов человек понесла потери убитыми и ранеными три миллиона и пленными – 1,7 миллиона. Улицы Вены были наводнены истощёнными репатриантами, ампутированными калеками и бездомными. Снабжался город недостаточно. Союзники держали блокаду до подписания мирного договора, а сельское население предпочитало накапливать продовольствие, а не поставлять его в столицу по предписанным твёрдым ценам. В городских парках валили деревья, потому что угля больше не было. Осень 1918 года добавила к нищете и голоду ещё испанский грипп.