Паола, не по годам политизированная девочка, была очень шокирована. Она не знала, что любовь к себе милиции Михалков снискал стишком о симпатичном верзиле – милиционере дяде Стёпе; для неё дубинка была символом чёрной реакции, подавляющей с помощью полиции демонстрации прогрессивных сил.

– Прежде чем высказать в жюри суждение о фильме, я выслушиваю мнение Паолы! – с гордостью говорил мне её папа.

Когда Родари появлялся на фестивалях детских фильмов, зал Дворца пионеров взрывался аплодисментами. Из всех членов жюри только его так встречали. Ведь ребята знали Родари наизусть. Его детские книжки издавались миллионными тиражами во всех пятнадцати республиках, на восьмидесяти языках Советского Союза. Это была слава, причём беспрепятственная, официальная. Редкая удача для советского истеблишмента: талантливый и – свой, коммунист!

Джанни был умён, а стало быть скромен, так что советские «медные трубы» его не оглушили, он не возгордился, тем более, что у себя в Италии долго был в тени, зарабатывал на хлеб насущный в поте лица – писал 365 фельетонов в год для газеты «Паэзе сера». Только после выхода его замечательной книги для взрослых «Грамматика фантазии» Италия оценила его по достоинству.

Марчелло Вентури в своей биографической книге «Держась генеральной линии» вспоминает, как они с Родари работали в литотделе «Униты»:

«Входил Джанни, почти на цыпочках, боялся помешать. «Можно?» – спрашивал он. Со своим непослушным хохолком на лбу он был похож на воробья. Он приносил очередной комикс для детского раздела или давал мне почитать свой последний стишок… «Рано или поздно тебе дадут Сталинскую премию», – шутил я, намекая на успех его сказок в Советском Союзе, где их неизменно переводили. Родари улыбался. Иронически и одновременно обречённой улыбкой человека, имеющего неполноценный успех. Он знал, теперь мы все это знали, что великих писателей всех времён, от Платона до Пруста, Кафки и Достоевского Сталин запретил. «Хорошо ещё, что не расстрелял», – бросал в дверях Родари.»

С годами, тесно с ним общаясь, мы с Сеней открыли у него и другие достоинства, поддались его обаянию, полюбили. Джанни дружил с Сеней и отдельно от меня. Надо было послушать, как этот «воробушек» встал грудью за лучший фильм фестиваля «Пеппи – длинный чулок». Михалков, хоть и заикаясь, как танк пробивал советский фильм и хулил «Длинный чулок» за пропаганду непослушания.

– Но ведь без непослушания, без антиконформизма нет движения, нет жизни, нет прогресса! – стоял на своём Родари и отстоял шведский фильм. «Длинный чулок» получил-таки первую премию.

«Грамматику фантазии» я переводила с радостью, тем более, что в основе книжки – теория сказки моего Проппа. Но и намучалась с ней, вернее, с издательством «Прогресс». На первой странице говорится: «Зимой 1937-38 года я устроился преподавать итальянский язык детям немецких евреев, которые в течение нескольких месяцев обольщали себя надеждой, что избавились от расовых преследований». Редактор заменил немецких евреев на немецких эмигрантов. В главе «Дедушка Ленина» сказано: «Мудрому доктору Бланку даже в голову не приходило запрещать детям…» и т. д.; еврейская фамилия дедушки ни в коем случае не должна была фигурировать, она была засекречена навечно. Когда Мариэтта Шагинян (о нашей с ней бурной дружбе я расскажу ниже) писала свою «Лениниану» и выудила из архива заявление братьев Бланк о приёме в Военно-медицинскую академию, где удостоверялось, что они крестились (иначе бы их не приняли), к ней пришли и потребовали вернуть фотокопию. Мариэтта приняла непрошенных гостей лёжа под одеялом:

– Я старый человек, чего вы от меня хотите? – а фотокопия была спрятана под матрацем.

Автору «Ленинианы» строго порекомендовали фотокопию уничтожить. Вызванные её загадочным звонком («надо посоветоваться»), мы с Сеней застали Мариэтту Сергеевну ещё в кровати, в шоке. Мудрый Сеня рассудил так: Шагинян не Солженицын, а «Лениниана» не «Архипелаг Гулаг», пишется с единственной целью обеспечить внуков квартирой и машиной. Даже если она расхрабрится и включит заявление Бланков в текст, цензура его всё равно вырежет. Его совет был таков:

– Мариэтта Сергеевна, успокойтесь! Уничтожите вы фотокопию или оставите её себе на память, дела не меняет: ей света не видать.

Моя тяжба с «Прогрессом» длилась несколько месяцев. Пришлось прибегнуть к демагогии, объяснять начальству, что Родари достаточно знает русский язык, чтобы обнаружить искажение, – как бы он не подумал, что в Советском Союзе и впрямь имеется государственный антисемитизм!

Понимая, что доктора Бланка мне ни за что не отстоять, я торговалась:

– Оцените, что «доктора Бланка» я вам уступила, заменила его на «дедушку Ленина»; пойдите же и вы мне навстречу, оставьте «немецких евреев». Учтите, они – на первой странице!

Это позорище усугубилось тем, что прекрасное предисловие, которое написал по моей согласованной, разумеется, просьбе Мераб Мамардашвили, якобы потерялось. В результате «Вместо предисловия» написал Алексин, а «К советскому читателю» сам Родари. Но как бы украсил книжку Мераб! Для «Прогресса» он был persona non grata, хотя прямо этого признать они тогда не хотели.

Я держала автора в курсе всех мытарств.

Кстати, по той же причине в советские годы не издавали известную итальянскую писательницу Наталию Гинзбург: из-за фамилии! Однажды при мне стали прикидывать в журнале «Иностранная литература», как бы видоизменить её до еврейской неузнаваемости, – я не выдержала, ругнулась и ушла.

Я со своей стороны пропагандировала Родари в Италии. В моём «Русском языке для итальянцев» ему посвящена целая глава. Моя миланская студентка Катя Н. решила писать дипломную работу о Проппе, – студенты-русисты часто черпают темы своих дипломных работ из «Russo per italiani». Я посоветовала ей съездить в Реджо Эмилию, город, где в школах широко применяют родариевский метод развития фантазии у детей, основанный на теории Проппа-фольклориста. Она поехала, познакомилась с несколькими учительницами, посидела на уроках и вернулась окрылённая. Кстати, Катин случай – один из тех, когда диплом не формальность, а незабываемый факт биографии.

Остаётся горестная часть моих воспоминаний о Родари. В «Прогрессе» появилась новая мудрёная редакция, которая приглашала иностранного писателя на длительный срок, на всё готовое, включая переводчика, с тем, чтобы, собрав материал, он написал книгу о советском образе жизни. Его кормят-поят, ему платят гонорар, – спрашивается, что писатель напишет?

Получил такое приглашение и Родари. Я с двумя, а то и с тремя оказиями дала ему знать, чтобы воздержался. Он меня не послушал.

Утро после его приезда в Москву мы провели неподалеку от его гостиницы «Варшава» на скамейке парка им. Горького. Я, как всегда, была откровенна, поведала ему последние неутешительные новости про нашу отдушину «Таганку» и Любимова, про «Метрополь», про нашу всё более затхлую застойную действительность – нечем дышать! А главное – про западню, приготовленную ему издательством «Прогресс». Но не отговорила. Более того, он настаивал на том, чтобы я ехала с ним переводчицей, однако я отказалась. Во-первых, потому что сомневалась в доброкачественности самой затеи, а во-вторых, не могла на целых три месяца оторваться от «верстака»; как всегда, поджимали сроки.