Западные стратеги весь предвоенный период вели сложную и хитроумную игру, пытаясь навязать свою волю нам и немцам. С Германией они заигрывали и поощряли ее стремительно растущие претензий. Еще в мае 1939 года начались секретные переговоры между Великобританией и Германией о разделе мировых рынков; переговоры шли долго, у каждой из сторон были свои "вкусы" и аппетиты, и собирались они их удовлетворить за счет интересов СССР и других стран Европы, но не нашли консенсуса, переговоры затянулись вплоть до момента подписания советско-германского пакта о ненападении.

Однако Советский Союз упорно продолжал курс на сколачивание антигитлеровской коалиции, советская дипломатия видела как наилучший выход из ситуации тройственный пакт взаимопомощи между Великобританией, Францией и СССР. Такое предложение было (в какой раз!) сделано Советским правительством 2 июня 1939 года, но западные державы не пошли на него. Между тем свою закулисную игру-заигрывание с будущими противниками они вели исправно, 24 июля Великобритания подписывает соглашение о том, что признает особые нужды Японии в Китае, — соглашение Арита — Крейги.

Летом 1939 года Советский Союз предложил провести переговоры с военными миссиями Великобритании и Франции, такие переговоры начались в Москве 12 августа. О "глубокой заинтересованности" европейцев в этих переговорах говорят такие выразительные факты: договоренность о встрече была принята 23 июля, 5 августа военные миссии двух стран погрузились на пароход и со скоростью 13 миль в час пять дней плыли до Ленинграда и лишь 11 августа прибыли в Москву. И это в период раскаленной напряженности в Европе, когда дорог уже каждый час! По прибытию гостей выяснилось, что представитель Великобритании не имел при себе письменных полномочий, представитель Франции вроде бы их имел, но без права подписи какого бы то ни было документа. Конечно, десять дней переговоров оказались пустышкой.

Н.Г. Кузнецов, нарком, был участником этих переговоров, в своих воспоминаниях он рассказывает, что наши западные партнеры эти переговоры всерьез не воспринимали, затягивали их и не шли на конкретные договоренности. Между тем "напряженность международной обстановки усиливалась с каждым днем, времени терять было нельзя. Из создавшегося положения требовался выход, нужен был немедленный поворот в нашей внешней политике. От этого зависела безопасность Родины".

Николай Герасимович отмечает, что едва ли кто-либо ожидал тогда столь быстрого соглашения с Германией, но, учитывая сложную обстановку того времени, иного выхода у нас не было. В результате же мы обрели почти двухлетнюю отсрочку столкновения с фашистским агрессором.

Академик И.М. Майский, в те годы посол в Великобритании, писал в "Воспоминаниях советского дипломата", что европейские державы не шли на наши предложения о тройственном союзе, у нас было два выхода: либо политическая изоляция, либо соглашение с Германией. Политическая изоляция, когда на нашем востоке уже стреляли пушки, а Чемберлен и Деладье прилагали активные усилия, чтобы толкнуть Германию на СССР, когда в самой Германии еще колебались — в какую сторону направить первый удар, "в такой обстановке политика изоляции была крайне опасна. Оставался один выход — соглашение с Германией".

Барон В. Путлиц, дипломат, во время работы в германском МИДе внимательно следил за разворотом событий в 1939 году: "Я был кем угодно, только не образованным марксистом. Однако здравый смысл подсказывал мне, что, повинуясь чувству самосохранения, Советский Союз поступил так, как ему следовало поступить. Ни Гитлер, ни Чемберлен никогда не являлись друзьями Москвы. Когда они оба начинали грызться друг с другом, у Советского Союза не было никаких оснований вытаскивать из грязи ни того, ни другого". В. Путлиц впоследствии решительно порвал с фашизмом и бежал в Англию.

Этот документ исторического значения — пакт о ненападении — был в те годы встречен неоднозначно. И по сей день вокруг него кипят страсти, нас обвиняют в предательстве западных союзников и своих идеологических принципов. Что касается предательства, то читателю из вышеизложенного текста, очевидно, самому видно, кто тогда кого предавал. Что касается идеологических обвинений, то время и здесь расставило все по своим местам. Нам тогда надо было в первую голову защищать свои национальные интересы, спасать Родину, ее независимость, честь, историю. И наш строй можно было отстоять, защитив страну, землю, народ, ибо, как показала развернувшаяся вскорости война, речь шла о жизни и смерти нашего Отечества и ее народа. Ни больше, ни меньше.

Я убежден, главное, что нам дал пакт — это не фактор времени, Гитлер тогда не был готов к войне с нами, и колебаний и сомнений на этот счет у фюрера было много, они оставались до последних часов нападения на нас. Пакт дал нам возможность отодвинуть наши границы на запад на двести пятьдесят — триста пятьдесят километров, а от Ленинграда на целых шестьсот километров в западном и на сто двадцать пять километров в северо-западном направлении. Это первое.

А второе — мировая война началась со схватки внутри империалистического мира, нам удалось использовать противоречия между капиталистическими государствами. Я вижу здесь некую аналогию с Брестским миром. Сталин не раз подчеркивал необходимость использовать противоречия в лагере империализма. Он приковывал внимание к главному выводу, сформулированному В.И. Лениным по итогам Брестского мира в 1918 году: пока международный империализм не побежден, "прямой долг социалистов, победивших в одной (особенно отсталой) стране, не принимать боя с гигантами империализма, стараться уклониться от боя, выждать, пока схватка империалистов между собой еще более ослабит их".[14]

Именно этот вывод лежал в основе всей политики, которую проводил Сталин в предвоенные годы, что и способствовало, в конечном счете, нашей Победе.

Благодаря пакту изменилось направление немецко-фашистской агрессии. Монстр, вскормленный и выращенный западными державами, вышел из-под их контроля. И вместо желанного нападения на СССР ринулся на Польшу. Великобритания и Франция, связанные Договором о взаимопомощи с Польшей, отказавшейся заключить аналогичный договор с Советским Союзом, вынуждены были объявить войну Германии. Вторая мировая война стала явью. Но пока это была "странная война".

Мы оказались, к неудовольствию Запада, реалистами и не дали втянуть себя в долгоиграющую игру с ними, раскусив их неискренность. Тогдашний посол Великобритании в СССР Сиде писал в одном из своих отчетов в 1940 году: "Я должен признать, что реализм большевиков и их национальные интересы диктовали им единственно приемлемое решение". Это свидетельство дипломата высокого ранга, который жил в том времени и фиксировал все рисунки того полотна, которое вскоре станет историей. Этого реализма не могли простить Сталину западные публицисты и историки, как до сих пор не прощают наши "демократические историки", черпающие свои аргументы из того же западного источника. Но тех-то понять можно, они апологетировали свои национальные интересы, которые отнюдь не совпадали с интересами СССР.

Хочу привести еще одно суждение — американского историка Б. Лиддел Гарта: "Сталин прекрасно сознавал, что западные державы давно склонны позволить Гитлеру двигаться на восток, на Россию. Возможно, он считал советско-германский пакт удобным средством, с помощью которого агрессивную деятельность Гитлера можно повернуть в обратном направлении. Другими словами, Сталин сталкивал лбами своих непосредственных и потенциальных противников. А это по меньшей мере означало ослабление угрозы Советской России и, вполне возможно, общее ослабление ее противников, что обеспечивало бы России доминирующее влияние в послевоенном мире".