– Кому?

– Себе!

– Как? – удивился я. – Вы что, болеете?

– Зачем? Я и гроб себе закажу.

– Шутите?

– Шучу, конечно.

– Да-а, – рассудил я. – Вот вы шутите, а я испугался.

Она снизу вверх глянула на меня, усмехнулась. И я, не выдержав, ухватил её за голову и, как вампир, жадно впился в губы. Она насилу оторвалась от меня.

– Вот бешеный-то, а! Ну чего ты от «этого» ждёшь, дурачок, чего? Ничего тебе это не даст, понимаешь? Лучше от «этого» не будет, поверь!

– Выходите за меня замуж!

– Опять двадцать пять!

– Ну выходите! Ну пусть не сейчас, потом! Я буду любить вас всю жизнь!

– Слышала уже!

– От кого?

– От тебя вчера. Забыл? Все клянутся любить всю жизнь, а всё кончается на другое же утро.

– Может, у кого и кончается, только не у меня!

Она тряхнула головой, сказала: «Глупый ты ещё», – и опять занялась шитьем.

– Ладно, не будем спорить! Время покажет! На этом столе накрыть? Скатерть убрать?

– Как хочешь.

– Тогда оставлю. Можно цветов принести?

– Да делай что хочешь – вот пристал ещё!

Я срезал три розы, при этом вспомнив её слова: «Верю, надеюсь, люблю». Поместил их в хрустальную вазу и поставил на середину стола. Шарлотка получилась пышная, с румяной корочкой. Я вскипятил воду, заварил чай. Достал из шкафа чашки. При этом задержал ненадолго внимание на иконе. Чем-то знакомым отозвался в моём сердце этот юный святой Лик. Но я тут же его из него вытеснил. «Главное – не думать. Почему? Потому что уже всё произошло! А значит – судьба».

Когда стол был накрыт, я снял фартук и торжественно объявил:

– Княгинюшка, прошу к столу!

– Стало быть, ты – князь?

– Увы! Пока лишь только раб!

– Ну болтун, ну болтун! Ну девки, держись!

– Какие девки?

– Вот только про это не надо… Ну давай угощай. – Она попробовала шарлотку, покачала головой. – И правда чудо! Спиши рецепт.

– Зачем? Как только прикажете, сразу испеку.

– А ты что, жить у меня собрался?

– А что, не пустите?

– Конечно, нет.

– А потом?

– Потом суп с котом… Садись, чего стоишь-то?

Я присел. Но поскольку желудок мой был заполнен борщом, мне оставалось одно – любоваться.

– Правда, вкусно… – говорила она, мило складывая свои красивые губки. Потом задумалась, вздохнула: – Знаешь, меня мучит совесть… Иди к Manie.

– Не, не пойду.

– Ты же её так любил! Помнишь, что говорил?

– Не, всё забыл.

– Не ври.

– Сказал уже: вас люблю!

– Ладно, не будем об этом… Телевизор включи. Может, кино какое кажут.

Я включил. Кино действительно «казали». Но до него ли мне было, хоть я и сделал вид, что смотрю на светящийся экран?

Когда попили чаю, перешли на диван. Она, вернее, перешла и села, поджав под себя ноги и облокотившись на подушку. Я присел рядом, но не близко, и всё время, пока на экране что-то суетилось, не поворачивая голову, чувствовал её волнующую близость и от этого едва переводил дыхание.

Незаметно стемнело, во всяком случае в комнате. Я осторожно глянул на соседку. Она спала, склонив голову на подушку. Рот её был чуть приоткрыт. Бархат сомкнутых век вздрагивал во сне. Волосы слегка растрепались. И столько было в этой тихой позе обаяния, что я не выдержал, нагнулся и стал нежно целовать её пухленькие ровненькие пальчики. Она зашевелилась, сонно сказала: «Я сплю?» – и опять закрыла глаза.

Я поднялся, тихонько предложил ей лечь. Она послушно протянула ноги вдоль дивана, при этом халатик съехал вверх, обнажив ноги, я тотчас поправил его, она сказала: «Угу», – и, положив голову на подушку, повернулась набок.

Выключив телевизор, я присел на полу рядом, положил голову на диван напротив её лица. Как я любил в эту минуту каждую его чёрточку!

Не знаю, сколько это длилось, но стемнело совсем. Я не мог уйти, оставив её в открытом доме. И будить было жалко, и находиться дольше казалось неприличным. Мало ли! Вдруг бабушка пустится меня искать, войдёт, а тут такая картина… Ещё хуже, если появится отец. Интересно, успела она отшить его или это было ещё в проекте?

Я осторожно поднялся, склонился над ней и осторожно поцеловал в губы. Она тут же обвила мою шею и стала целовать меня томно. Я потихоньку прилёг рядом на край. Но она вдруг проснулась.

– А, это ты! Что ты тут делаешь? Зачем ты лёг? – и догадалась: – А-a… Прости. Приснилось. Уже ночь? Который час?

– Мне пора, закройтесь. Вы правда никого сегодня не ждёте?

– Правда. Ни сегодня и никогда. Хватит. Не такая же я… А ты хороший! И не я тебе нужна.

– Откуда вы знаете?

– Знаю, миленький, знаю.

– Как хорошо вы это сказали – миленький! Вы никогда прежде так не говорили!

– Не говорила. А ты взял и моё сердце растопил…

– Перестаньте, или я не знаю, что сейчас с вами сделаю!

– Ничего ты со мной не сделаешь.

– Почему это?

– Потому что всё, что можно было сделать, со мной уже сделали. Ничего больше сделать нельзя. Ничего не осталось. Пропасть одна. Чуешь?

Я едва сглотнул слюну.

– Что?

– Пропасть! Чуешь, слышу, чуешь! Вон как сердечко бьётся! Воро-обушек!

– Прекратите!

– Ну иди, ещё разок поцелую, и ступай, и больше не приходи.

Она обняла и поцеловала меня. Спросила:

– Красивая я?

– Да!

– Только замуж никто не берёт. Этого хоть сейчас всем подавай, а замуж; никто не хочет.

– Как это – никто? А я?

– Ты! Ты глупый ещё… Какой из тебя жених? Ладно, не обижайся, иди.

– Можно, ещё чуть посижу? Тут, на полу, рядом?

– Сидел уже… И сам только что сказал, домой пора. Иди. Я сейчас встану и закроюсь.

– Закройтесь тогда сразу, чтобы я видел.

– Хитришь?

– Нет.

– Ну пойдём.

Но я хитрил. В темноте коридора я опять обнял её и стал жадно целовать. Она почти не сопротивлялась, только шептала: «Что же ты со мной делаешь? Пусти, ну пусти же… Всё, хватит…»

– Только пообещайте.

– Чего?

– Что не прогоните меня завтра. Я без вас умру! Я покончу с собой!