Она с интересом наблюдала, как я звонком вызывала Клару и заказывала чай. Моя гостиная ее восхитила.

— Такое очаровательное место. По дороге к дому такие кусты. А эта комната! У вас такой очаровательный кабинет!

— Да, милый, — согласилась я. — Он очень старый.

Глядя на эту женщину с большими голубыми глазами, с легкой хромотой, странно одетую, с почти детской претензией на искушенность, я вдруг почувствовала к ней симпатию. Симпатию и доверие.

Она не сразу объяснила причину своего прихода, а я ее не торопила. Лили перешла к делу, когда чай был подан и Клара оставила нас вдвоем.

— Я не знаю, важно это или нет, — начала она, — но вы — друг Флоренс и должны знать. В тот вечер, когда ее убили, она садилась в какую-то машину. Это видели два человека.

— Что за машина?

— Большая, лимузин.

— Они запомнили цвет?

— Они сомневаются. Это итальянцы, муж и жена. У них на углу овощная палатка. Фамилию я не знаю. Его все называют Тони. Флоренс они знают хорошо: она у них часто покупала яблоки. Тони говорит, что машина была черная, а его жена — что синяя.

Дело было так. В тот вечер, когда Флоренс Гюнтер убили, оба итальянца в палатке видели ее идущей по улице. Она их тоже видела, покачала головой, давая понять, что ей ничего не надо, и прошла к остановке. Они оба видели ее совершенно отчетливо. Флоренс, очевидно, нервничала и прохаживалась взад и вперед.

Однако, прежде чем подошел трамвай, к ней подъехал автомобиль. Это был закрытый лимузин, за рулем сидел мужчина. Поскольку он остановился прямо под уличным фонарем, они смогли разглядеть только то, что на мужчине была мягкая шляпа. Мужчина заговорил с Флоренс. Супруги-итальянцы заинтересовались. Они знали ее давно, но Флоренс всегда была одна. Казалось, она колеблется, а он настаивает! В конце концов, он открыл дверцу, и она села рядом с ним.

Однако — и это самое интересное — жена торговца утверждала, что эта же самая машина до этого некоторое время стояла чуть дальше по улице, в тени. Она видела и машину, и то, что человек, приехавший на ней, совершал, выйдя из салона, не совсем понятные манипуляции.

— Она считает, что он мазал грязью номерные знаки, — объяснила мисс Сандерсон. — А поскольку их лоток с месяц назад обворовали, она к нему приглядывалась. Сейчас она говорит, что он сел за руль, как только Флоренс показалась на улице. Тогда он сразу поехал очень быстро, а потом резко затормозил возле нее, как будто только что увидел. Но итальянку все-таки заинтересовали эти номера. Она даже вышла из палатки, чтобы посмотреть. Задние номера она увидела, но прочесть не смогла. Они были замазаны.

Визит Лили Сандерсон разочаровал меня, по крайней мере, в одном. Я в упор спросила ее, знает ли она молодую женщину по имени Мэри Мартин, но она никак не отреагировала.

— Мэри Мартин, — перепросила она, задумавшись. — Нет, не могу сказать, что о такой слышала.

— Думаю, она была знакома с Флоренс Гюнтер. А если не с ней, то наверняка с кем-нибудь из вашего дома.

— Если хотите, могу узнать. Я в этом пансионе живу только с прошлой осени, большинство жильцов тоже новые. Знаете, как это бывает. Вначале все хорошо. Потом владелица ловит вас за стиркой или джентльмен приходит в гости чаще одного раза в неделю. Да, я вспомнила. Я могу вам рассказать о мужчине, которые приходил к Флоренс Гюнтер. Его видела Кларисса.

— Кларисса?

— Да, негритянка из нашего дома. Угрюмая такая. Я ей недавно подарила платье, и она разговорилась. Мужчина был худой, довольно высокий. Она считает, что лет пятидесяти. И в костюме для спорта, с тростью. В нашем доме это кое-что!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

За обедом во вторник вечером, семнадцатого числа, я получила характерную для Кэтрин краткую телеграмму: «Приезжаю сегодня вечером одиннадцатичасовым поездом».

Телеграмма была не только неприятной, но и угрожающей. То, что Кэтрин, несмотря на глубокий траур, собиралась покинуть свой дом и приехать в такое время ко мне, казалось почти невероятным. Я смогла подумать только о двух причинах: или Джим рассказал ей, в какое опасное положение он попал, или у нее зародились какие-то подозрения по поводу смерти Говарда.

В любом случае ее приезд имел какое-то важное значение, и я не стыжусь признаться, что выпила маленькую рюмочку шерри, прежде чем поехать встречать ее на станцию. Вид Кэтрин во вдовьем трауре, ее холодное, белое, как маска, лицо положения тоже не улучшили. Она подставила мне щеку для поцелуя, а поскольку я в тот же момент подставила свою, то в результате мы как бы потерлись носами. Говорят, так делают где-то в Африке.

Ни тогда, ни потом, когда я проводила ее в комнату для гостей и ее француженка Элиза начала выкладывать туалетные принадлежности, она не представила никаких объяснений своего приезда. Сказала только, что у Джуди все в порядке, они с Джимом приедут на следующее утро. Что она сама приехала по делу. А потом очень вежливо выпроводила меня из комнаты и заставила всю ночь лежать в раздумьях.

Объяснение я получила только в десять утра на следующий день, но тогда все уже и так было ясно. В десять часов позвонили в дверь. На пороге стояли: Джим в сопровождении Джуди и, к моему большому удивлению, Алекс Дэвис.

Джуди, хотя и чувствовала себя, как мне показалось, явно не в своей тарелке, была как всегда прямолинейна.

— Это не съезд, — заявила она, — это только делегация.

Она поднялась наверх к Кэтрин, а мужчины остались ждать в библиотеке. Джим беспокойно ходил по комнате, а Алекс Дэвис просматривал какие-то записи. Через пять минут в дверь опять позвонили, и Джозеф объявил о мистере Уэйте.

К этому времени я уже практически лишилась дара речи и тупо выслушала извинения мистера Уэйта: он только что с поезда, принимал в Аризоне солнечные ванны от артрита и сейчас, «о, спасибо», чувствует себя гораздо лучше. Потом его взгляд упал на черную повязку на рукаве Джима, и он сказал что-то вежливое о смерти Говарда.

Мне это все казалось каким-то нереальным, и когда Джозеф впустил доктора Симондса, я совсем не удивилась, увидев, что Алекс Дэвис поднимается и откашливается, как будто собирается открыть собрание.

— Кажется, все в сборе, — сказал он таким