Несколько лет назад литератор Виталий Шенталинский, изучавший в архиве КГБ-ФСБ следственное дело Астахова, опубликовал интригующие выдержки из писем, которые Георгий Александрович посылал из тюрьмы Лаврентию Берия.

29 мая 1940 г.: «Как доказано событиями — я обеспечил полную тайну переговоров с Германией 1939 г., решивших участь стран, в шпионаже на которых меня обвиняют. Прошу не упускать это из виду…». «Не это ли секретное задание, — предполагает Шенталинский, — впервые столкнуло его с Берией, о чем он тоже вспоминает теперь: „Позвольте обращаться к Вам не только как к Наркому, но и как… к человеку, под наблюдением которого… мне пришлось работать короткий отрезок времени“». Ведь роль Лаврентия Павловича в подготовке «Московского Тильзита» до сих пор остается неясной или, по крайней мере, совершенно недокументированной.

7 января 1941 г.: «Мне хотелось бы написать т. Сталину — не для ламентаций и полемики со следствием, но для освещения некоторых моментов моей дипломатической работы (особенно за последний период в Германии) с копией Вам. Есть ряд моментов, которые надо зафиксировать даже вне зависимости от вопроса о моем деле» (6).

Написал ли? Если да, то где эти письма?

Имя Густава Хильгера говорит современному читателю даже меньше, чем имя Астахова, — фильмов про него не снимали. Тем не менее его долгая жизнь достойна и фильма, и книги. Написанные им в начале пятидесятых мемуары принадлежат к числу наиболее важных для историка российско-германских отношений, однако об интересующем нас периоде в них рассказано сравнительно немного. А ведь их автор знал если не все, то почти все.

Густав Хильгер родился в Москве, где провел большую часть жизни. Его прапрадед еще в 1830-е годы, спасаясь от экономического кризиса, перебрался в Россию и построил текстильную фабрику на Клязьме. Когда дела пошли лучше, Хильгеры создали преуспевающую торговую компанию, московским отделением которой руководил отец нашего героя. Густав окончил немецкую гимназию в Москве, где преподавание велось на немецком языке, но в соответствии с принятыми в России учебными курсами: «Киевская Русь, Иван Великий и Пугачев были для меня более реальны и более знакомы, нежели Священная Римская империя, Карл V или крестьянская война в Германии. Русские классики Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Толстой, по меньше мере, так же близки мне, как Гёте, Гейне и Шиллер. Оглядываясь на годы взросления, я отчетливо вижу, что, в зависимости от тех или иных воздействий, я нередко разрывался между русской и германской культурами. В конце концов, германское влияние победило, но не ошибусь, сказав, что у меня всегда было две родины — Германия и Россия. Я привязан к обеим любовью и ностальгией». Стоит ли добавлять, что он был совершенно двуязычен — не только лингвистически, но во многом и ментально.

Получив высшее техническое образование в Дармштадте, Хильгер собирался уехать в Америку, но крупный германский промышленник, также родившийся в России, переманил его обратно. В 1910 г. Густав вернулся в Москву и через два года женился на дочери промышленника Марии, которая стала верной спутницей всей его жизни. Идиллию семейной и деловой жизни грубо прервала мировая война: Хильгер был арестован и после нескольких месяцев в тюрьме депортирован в отдаленную деревню Вологодской губернии, выбраться из которой смог только после Февральской революции. Знание русского языка и русских нравов сделало его одним из основных ходатаев по делам немцев перед местными властями; после революции он неофициально, а после Брестского мира и официально возглавлял различные комиссии по помощи и репатриации военнопленных. После разрыва дипломатических отношений в ноябре 1918 г. Хильгер уехал в Германию, но уже летом 1920 г. вернулся в Москву, где вскоре стал официальным представителем германского Красного Креста и принимал непосредственное участие в борьбе с голодом и эпидемиями, сам чуть не став жертвой одной из них. При отсутствии дипломатических и консульских отношений между странами Хильгер на деле был главным представителем Веймарской республики в Советской России, на свой страх и риск решая вопросы, от которых нередко зависела жизнь его соотечественников. Позже он вспоминал это время как самое счастливое в своей жизни.

В 1922 г. он снова задумался о возвращении на историческую родину, откуда ему поступали заманчивые деловые предложения. Однако назначенный после Рапалльского договора посол граф Ранцау уговорил его остаться. Для развития советско-германских отношений в 1920-е годы Ранцау сделал не меньше, чем Гото для советско-японских, — во многом благодаря нашему герою. В январе 1923 г. Хильгер поступил на дипломатическую службу, получив ранг советника и должность начальника экономического отдела посольства с прямым подчинением послу. Техническое образование и опыт в сфере бизнеса делали его наиболее подходящей кандидатурой, но уникальное знание России и умение ладить с большевиками повышали ценность и значение Хильгера во сто крат. Послы менялись — он оставался на своем посту в качестве главного консультанта по русским делам и главного канала связи с русскими во всех ведомствах и на всех уровнях. В том числе полуофициально, как в случае Радека.

Хильгер имел все основания не любить большевиков, лишивших его семью и семью его тестя собственности и превративших его родственников в беженцев. Однако он не считал их власть однодневкой или «временным явлением». «Всерьез и надолго», — часто цитировал он известную фразу Ленина про нэп. Не обольщаясь насчет истинных мотивов и намерений «красных» в отношении «капиталистического окружения», он считал необходимым выстраивать долгосрочные отношения с ними и влиять в этом направлении на сильных мира сего. Но таких возможностей с каждым годом становилось все меньше. К концу тридцатых Хильгер фактически превратился в переводчика. Правда, не простого: он переводил беседы Риббентропа со Сталиным в Кремле и Молотова с Гитлером в рейхсканцелярии, не говоря уже о регулярных визитах посла в НКИД. Так что где пишется «Шуленбург», надо читать «Шуленбург и Хильгер».

После того как Сталин дал «добро» на приезд Риббентропа, центр событий переместился в Москву. 19 августа Молотов получил германский проект договора:

«Статья 1. Германское государство и СССР обязуются ни при каких обстоятельствах не прибегать к войне и воздерживаться от всякого насилия в отношении друг друга.

Статья 2. Соглашение вступает в силу немедленно после подписания и будет действительно и нерасторжимо в течение 25-летнего срока».

Нарком удивился краткости текста, предложил использовать в дальнейших переговорах уже имевшиеся пакты о ненападении и, прервав на время беседу, через два с половиной часа вручил послу советский проект, содержательная часть которого гласила:

«Статья 1. Обе Договаривающиеся Стороны обязуются взаимно воздерживаться от какого бы то ни было насилия и агрессивного действия друг против друга или нападения одна на другую, как отдельно, так и совместно с другими державами.

Статья 2. В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом насилия или нападения со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме подобных действий такой державы.