Если голос изъят и тем самым включен в саму структуру политики и лежащий в ее основе логос, данная типология имеет некоторые последствия, наблюдаемые практически и эмпирически. Мы можем увидеть, что голос в своей функции внутреннего внешнего логоса, видимый до-логос, экстра-логос призывается и даже необходим в некоторых четко определенных и решающих социальных ситуациях. Последние нуждаются в феноменологии и более детальном анализе, мы, однако, приведем здесь несколько примеров, взятых из абсолютно различных регистров. Они касаются всего, что Альтюссер называл идеологическими аппаратами государства – Церковь, суд, университет, выборы, – и все они описывают особую, крайне кодифицированную и ритуализированную зону внутри их, стратегический пункт, где их ритуальный характер проявлен и выставлен напоказ, а их символическое воздействие инсценировано.

Голос тесно связан с измерением сакрального и ритуального в социальных ситуациях, которые имеют сложную структуру и при которых использование голоса делает возможным исполнение некоторого акта. Невозможно осуществить религиозный ритуал, не обращаясь к голосу: нужно, например, произносить молитвы и священные формулы labialiter, viva voce, устно, чтобы взять их на себя и сделать эффективными, хоть они все и записаны в священных текстах и предположительно каждый должен знать их наизусть. Эти слова, старательно перенесенные на бумагу и в память, могут достичь перфомативной силы, только если они переданы голосу, и кажется, что таким образом голос в итоге придаст этим словам сакральный характер и гарантирует их ритуальную эффективность, несмотря на тот факт – или, скорее, благодаря ему, – что использование голоса ничего не прибавляет к их содержанию. Кажется, это применение голоса представляет отзвук предположительно архаического голоса, голоса, не сдерживаемого логосом, и напоминает использование шофара в еврейских религиозных ритуалах, которые, как мы увидели, Лакан предложил в качестве модели для рассмотрения объекта голоса. Три великие «религии Книги» все основываются на Священном Писании, в котором проявила себя истина, даже если писание (священная буква) может быть эффективным лишь тогда, когда оно поддерживается живым голосом. Оно может функционировать как социальная связь, связь между сообществами верующих, только в том случае, когда голос произносит то, что было написано в основополагающий момент истоков и накоплено традицией и что верующие хранят так или иначе в своей памяти.

Светские примеры следуют той же схеме: судебные процедуры имеют очень строгие правила в отношении частей процесса, и снятие показаний под присягой должно быть осуществлено вслух. В руководстве для присяжных заседателей во французских судах указывается:

Тот факт, что речь идет о французском предписании, имеет некоторое значение. То же правило в общем применяется повсюду (например, в немецком гражданском кодексе: «Стороны ведут правовой спор перед надлежащим судом в устной форме »[235]), зародилось же оно во время Французской революции. Устный принцип, использование «живого голоса» и принцип публичного характера судебных процедур стали двумя главными доктринами, которые отстаивало Просвещение в качестве оружия против различных форм коррупции в юридической практике «старого режима», и они обе были утверждены декретами Революции, как, например, Закон от 16–29 сентября 1791 года, согласно которому опрос свидетелей должен всегда проходить устно , без письменной записи показаний. Это условие было утверждено Кодексом Наполеона (1806). Разжалование письменного протокола до вторичного (вплоть до его запрета) было частью демократизации юридических процедур: ключевая роль отводилась суду присяжных, и присяжным в принципе мог стать кто угодно (вопреки некоторым нормам и правилам), проблема, однако, заключалась в том, что большинство потенциальных присяжных были неграмотными. Живой голос был инструментом, благодаря которому юридическая система могла быть изъята из рук специалистов, их непонятного жаргона и уймы анахронических правовых актов[236]. Голос был орудием демократизации правосудия, и он поддерживался другим элементом «политической художественной прозы», а именно тем фактом, что демократия – это вопрос безотлагательности, то есть голоса; идеальная демократия предположительно должна быть той, в которой все могли бы услышать голос всех остальных (отсюда же модель Женевы, которую мы находим у Руссо, и так далее). Запрет на письмо был революционной причудой, которая в скором времени должна была быть заменена на условие о том, что все юридически значимые слова, произнесенные вживую, должны быть записаны, их живое присутствие должно быть зафиксировано в письменном протоколе, который единственный может являться легальным актом. Однако написанное слово не имеет силы, если ему не предшествует живой голос и оно не основывается на нем. Авторитет письма обусловлен тем фактом, что оно является верной копией голоса. Второй акт, в значении правового документа, должен следовать за первым, актом голоса, и иерархия обоих составляет ключевую юридическую условность.

Безусловно, существуют всевозможные исключения из этого правила, но живое присутствие голоса – тот элемент, который определяет ритуальную природу юридических процедур. Эксперты должны читать вслух свои наиболее технические показания, и лишь голос преобразует простые констатирующие высказывания в перформативные. Одно и то же заявление достигает перформативной ценности, когда оно читается вслух перед судом, между тем как оно остается «мертвой буквой» удостоверяющего заявления до тех пор, пока оно остается написанным в досье. Это тот самый аспект, которого не мог избежать даже президент Соединенных Штатов с письменными показаниями, он был вынужден появиться перед кафедрой свидетельских показаний. Таким образом, здесь мы тоже имеем дело с письменным текстом, запечатленным на бумаге, на основе которого суд обязан принимать решения, но, чтобы закон стал эффективным, установленным в законодательном порядке, мы вынуждены обратиться к голосу, устной форме. Если суд должен принять решение, может ли настоящее дело относиться к закону, как буква закона применяется в его отношении, обязан ли суд определить истинность представленного случая и соотнести его с законом, то он может это сделать только посредством голоса, viva voce. (Попутно следует отметить связь между голосом и установлением правды: есть место, где правда должна быть выражена в голосе и где написанная правда, будучи дословно той же, не является достаточной[237].)