– Пригодятся.

– Дэйн! Я тебе наоборот сдачу хотел отдать!

– Лучше булочек мне испеки.

– Каких булочек?

– Или печенья. У тебя же в этих книгах есть рецепты печенья?

Ани удивленно открыла рот.

– У меня целая книга по выпечке.

– Вот и порадуй старика. Согласна?

Она кивнула так браво, что ей на лицо упала длинная челка, которую он, замешкавшись, все же убрал за ухо.

– Давай сумки, шопоголик…

– Я все верну!

– В виде пустых коробок и баночек…

– В виде денег!

– Не вернешь – не возьму.

– Возьмешь, никуда не денешься!

– Сказал – нет!

– Да-а-а!

– Так, ты уже орешь на меня так громко, будто мы все-таки перешли на стадию «чувак, ты начал меня раздражать».

Ани запнулась, на секунду остановилась, грозно взглянула на него, а затем неожиданно звонко рассмеялась, чем привлекла заинтересованные взгляды проходящих мимо людей.

– Еще не перешли!

– Ну и, слава Богу…

Нет, она определенно нравилась ему тогда, когда ничего не помнила. Ни тебе ножей, ни злобной ненависти, ни сплошной дурости или неадекватности. Девчонка и девчонка – вполне себе нормальная. Если так пойдет и дальше, он, возможно, даже сможет начать наслаждаться их сожительством во время ее кратковременного периода «забвения».

Жизнь – странная штука. Не всегда понятная, но, по крайней мере, кормили его хорошо, а теперь пообещали и печенье. Теперь смотреть в будущее определенно стало веселей.

* * *

Машина вот уже час кружила по проспектам, улицам, аллеям, проезжала по площадям, колесила по спальным районам.

Так попросила она, Ани.

«– Повози меня, пожалуйста, по городу. Возможно, это поможет мне вспомнить…»

Возможно. Но он специально не проезжал мимо того отеля, в котором – он знал – она работала и мимо еще одного места – ее настоящего места жительства – восьмиэтажного неприметного блочного дома на 12й авеню. Незачем. Не сейчас. Когда-нибудь, когда вспомнит…

– А я могла бы жить здесь, представляешь? – Тонкий пальчик ткнул в монументальное строение с колоннами и лепным фасадом; глядя на ее профиль, он видел, как часто хлопали пушистые ресницы.

– Это музей киноискусства.

– Да? Тогда, например, вон там.

И она указала на возвышающийся вдали стеклянный синий небоскреб.

– Ого! Тогда ты была бы богачкой. Там сплошные пентхаусы!

– А, может, я и есть богачка?

– Может, кто же спорит?

– Вот возьму и узнаю – вспомню – что у меня миллионы в банке.

– Из-под крема для ног.

– Ты ведь не знаешь!

– Не знаю. – Миролюбиво согласился Эльконто. – Это хорошо, если так окажется. Ты порадуешься.

– А ты?

– А я что?

Он удивленно посмотрел на ее освещенное радостью лицо, которое сохраняло это выражение весь день, и ему почему-то было от этого приятно.

– Мне твои миллионы ни к чему. – Дэйн улыбнулся. – Я не Альфонсо, на женщинах не богатею, а ты найдешь, на что потратить.

– Так если я могла столько заработать, значит, я умная? – Деловито рассуждала, плавая в приятных ей фантазиях, Ани. – Значит, что-то умею на каком-то профессиональном поприще. Может, я банкир? Или инвестор? Или успешный агент по недвижимости?

– Или торговый агент? Директор какого-нибудь предприятия? Или автор книжных бестселлеров?

– Ух, ты! Было бы здорово! Думаешь, я умею писать?

– Не знаю, не уверен, но, все может быть.

Когда они перешли на «ты»? Кто-нибудь из них заметил? Эльконто задержался на этой мысли и отпустил ее прочь. Не важно – перешли и перешли.

– Знаешь, а мне бы понравилось – сидеть в пентхаусе и писать книги.

– Еще бы. – Он незло усмехнулся. – Кому бы ни понравилось?

– А фотографом? Я могу быть фотографом, как думаешь?

– Ани, ты можешь быть кем угодно.

– Танцовщицей, балериной, страховым агентом?

– Клерком, кассиршей, поломойщицей…

– Ну, тогда я не живу в пентхаусе.

Она ненадолго надулась, но быстро вспыхнула мечтами вновь.

– Ведь у меня могут найтись друзья – по-настоящему хорошие друзья! Или может статься, что я ведущая на телевидении? Или диджей на радио?

Он просто держал руль и молчал. Хороший руль, приятный на ощупь, тихий, но мощный мотор, удобные сиденья – спасибо, Стив. И надо бы уже давно выгулять Барта – он опять про него забыл.

– Знаешь, есть в этом что-то хорошее – в том, что ты не помнишь. Тогда существует шанс, что там, за пеленой, все окажется очень радужно.

Или очень грустно. Он не стал высказывать эту мысль вслух, но Ани, по-видимому, дошла до нее сама и на некоторое время погрузилась в молчание.

Продолжали плыть за окнами двух– и трехэтажные особняки, ухоженные сады, гравийные дорожки. Люди в этих домах знали, кто они – знали, что эти стены и крыши принадлежат им, что эти лужайки они стригут собственными руками, и им было от этого легко, потому что они помнили.

– Ты вспомнишь. – Мягко успокоил загрустившую пассажирку Дэйн. – Вспомнишь, и там окажется все хорошо.

Наверное, он привык врать, но в этот момент попросту не смог бы сказать иного. Хоть и знал – там, в ее воспоминаниях, все вовсе не так радужно, как ей хотелось бы. Совсем, если быть честным, не радужно. Но нельзя портить человеку момент счастья – пусть даже короткий, и пусть даже правдой, ведь правда тоже не всегда бывает полезной, потому что она, как любой пищевой продукт, хороша лишь дозированной и только хорошо очищенной. Приготовленной по определенному рецепту. А если правду не помыть, не поскрести, не оттереть, она ведь может и отравить…

Ани молчала еще несколько минут.

– А что, если окажется, что я – никто, Дэйн? Что у меня нет нормальной работы, что я живу на копейки, живу в трущобе.

– Тогда тебе придется это принять.

«Но у тебя к тому моменту буду я» – хотел бы соврать он, но на такую откровенную ложь при всем желании отважиться не сумел. Не дорос.

– Может, у меня никого нет? Возможно, я действительно не обладаю никакими особенными талантами и работаю уборщицей?

– Давай не будем пока о плохом. Время покажет…

– А почему ты обратил на меня внимание? – Вдруг спросила она, и он опешил. Откровенно стушевался, так как не ждал этого вопроса. – Почему? Ты что-то во мне увидел? Почему подошел?