своем, завязалась борьба… — ведет плечами, будто ничего страшного не произошло, но я чувствую, как зачастило сердце, как стали подрагивать руки, лежавшие на моей шее. — Он меня не тронул, только напугал, — спешит она оправдаться, будто боится, что ее обвиню. От этого становится так противно, что дышать не получается, воздух с трудом проталкиваю в легкие. Бля, так же большинство жертв насилия думают, поэтому молчат.

Я его убить должен был только за то, что он притронулся к ней!

— Аврора, посмотри на меня, — подхватываю пальцами подбородок. Заглядываю в глаза, чтобы найти там ответ. Мне очень хочется, чтобы слова ее оказались правдой.

— Не тронул, — не отводя взгляда. — Я так рада, что он меня не тронул, — слезы, стоявшие в глазах, начинают заливать щеки. — После тебя… — мотает головой. — Я бы не смогла… сломалась бы… — в этих обрывистых фразах так много эмоций, но мне их мало. Хочу впитать каждую из них.

— Тихо, девочка. Тихо, моя красивая… — время уходит, его становится все меньше, словно над нами зависли песочные часы, и последние песчинки падают в колбу. Стираю с ее щек слезы, позволяю своим губам запомнить каждую черточку лица, только потом целую в губы, хочу ощутить вкус ее поцелуя.

Ловлю себя на мысли, что в последний раз целую. Волна протеста поднимается бурей в груди. Моя она. Но старый ублюдок и ей жизнь будет портить, если заберу у него дочь.

— Что ты с ним сделал? — спрашивает Аврора, как только я отстраняюсь.

— Он сам с собой это сделал, — глаза Авроры широко распахнулись. Несмотря на то, что он ее обидел, смерти она Тарику не желала. Чистая девочка, к ней не пристанет никакая грязь. — Любое предательство наказуемо, а на Востоке такое не прощают, даже если между вами кровная связь, — не хочу ее зря волновать, поэтому не говорю, что оставил едва живого. — Казнить Тарика или миловать — это будет решать Иссам.

В отдельную «палату» заглядывает врач, прошу у него еще две минуты, прежде чем передам в его руки пациентку. Судя по тому шуму, что слышу за стенками брезента, Каручаев совсем скоро будет здесь.

— Аврора, приехал твой отец, — ставлю в известность. Глаза ее вновь испуганно распахиваются.

— Ты знаешь, что я…

— Это не имеет значения, — перебиваю ее. — Для меня не имеет значения, что ты дочь генерала Каручаева, — мне не нужно было брать время на раздумья, я уже решил, что она нужна мне. — Он никогда не примет ни меня, ни наших отношений, Аврора. Я хочу, чтобы ты подумала, нужно ли тебе отказываться от родных, чтобы быть с мужчиной.

Порой не нужно громких признаний, чтобы понять — она твоя судьба. Но Аврора еще совсем девчонка, опыта никакого. Сколько еще мужчин может быть в ее жизни? Внутри когтями рвет нутро понимание: не отпущу, не отдам другому, но ведь насильно не удержу. Хочу, чтобы, сделав осознанный выбор, сама пришла.

— Мирон… — ее руки опадают с моих плеч, я делаю шаг назад, словно с кожей себя от нее отрываю.

— Аврора, сейчас ничего не отвечай, я хочу, чтобы ты хорошо подумала, — а я сделаю все, чтобы она была счастлива. Сделаю все, чтобы старый козел не вычеркнул дочь из своей жизни, если она выберет меня…

Больше сказать ничего не успеваю: откинув шторку, в палату входит генерал Каручаев…

Глава 57

Аврора

Как перед расстрелом прощаемся. Мое сердце рвется к Северу. Оно готово поселиться в его груди, чтобы он его бережно хранил. Растворяюсь в его взгляде, наполняю легкие его запахом: терпким, немного горьковатым, но безумно вкусным, настолько моим, что надышаться не получается.

Я точно знаю, что хочу быть с ним, что готова на любые испытания… кроме отказа от семьи. Невыносимо думать, что папа от меня отвернется, что со мной перестанет общаться любимый старший брат, который всю жизнь защищал.

Ненормально запрещать детям выбирать, кого любить. Пусть отец еще ничего не сказал, но я точно знаю: он не одобрит кандидатуру Севера. Мирон не зря все это мне наговорил. Отец ненавидит Багировых, редко какой ужин проходил, чтобы он не выплескивал свое презрение в адрес братьев.

Ком застрял в горле, не получается вздохнуть. Неужели придется отказаться от любви? Неужели кто-то другой сможет заменить Мирона? Он будет на меня смотреть так, чтобы сердце останавливалось? Он будет пахнуть моим мужчиной? Он сможет стать надежной опорой и защитой семьи? Я захочу от него родить детей?!

На последней мысли готова сорваться в истерику. Мне не нужен другой мужчина. Я лучше всю жизнь буду одна, чем позволю кому-то кроме Севера к себе прикоснуться.

Как же круто изменилась моя жизнь за последние месяцы. Рассыпался пряничный домик, в котором я жила, не зная забот. На войне день за год, взрослеешь молниеносно. Чувствую себя мудрой старушкой, не удивлюсь, если скоро появятся седые пряди. Здесь невозможно долго притворяться хорошим, невозможно играть героя, правда быстро вылезет наружу. В обычной жизни ты можешь не узнать человека, даже проводя с ним много времени.

Когда Север отходит, у меня в груди ощущение, словно кусок сердца без анестезии отодрали. Все тело словно онемело от боли, только в висках непрерывно стучит пульс.

Папа!

Смотрю в постаревшее лицо отца. Кто бы знал, как тяжело не сорваться и не расплакаться, когда вижу, что по папиной щеке бежит одинокая слеза, ее никто не видит, кроме меня.

— Оставьте нас! — доносится его приказ сквозь мою истерику, все-таки меня прорвало. Север последним выходит, он успевает увидеть, как отец стискивает меня в своих объятиях.

Папа редко позволяет себе нежности. Тактильный контакт со мной был последний раз, наверное, в начальной школе. После смерти мамы я не помню, чтобы он обнял меня или поцеловал. Папа скуп на нежности. Может иногда похвалить за успехи, но как-то приземленно, не выказывает он особой радости, сдерживает ее в себе.

Тем ценнее его эмоции в данный момент.

— Я думал, больше не увижу тебя никогда, Ава! Живая… живая. И Юрка жив, поправится. Я ведь думал, один на свете остался…

— Пап, все хорошо, не плачь, — утираю его слезы, свои.

— Хорошо. Теперь все хорошо. А за то, что вы с братцем у меня лет двадцать жизни украли, придется ответить, — отстраняется от меня, отходит на два шага. Прячет эмоции под броней. Никто не скажет, что несколько секунд назад папа плакал, стискивая меня в объятиях. Передо мной стоит генерал Каручаев: холодный, жесткий, разгневанный вояка.

— Пап, я не могла поступить по-другому.