Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А ты что? — тихо спросил она.
— Я покончил с ним, — сказал Джон. — Я покончил с королевской службой. Я пошел на эту службу, чтобы доставить удовольствие отцу. Я мечтал работать с великими садами. А такую возможность я мог получить только от короля. Ну, и кроме того, во времена моей юности практически не было других вариантов получить хорошую работу, только для короля или при дворе. Но если я останусь на этой службе, я погибну. Я — садовник, а он не отпускает меня работать в саду. Он хочет, чтобы все участвовали в его маскараде, каждый обязан тащить или штандарт, или копье. И он не остановится, пока все мы не погибнем, или не проиграем окончательно, или все не убедятся в том, что он — помазанник Божий на земле и не может ошибаться.
Эстер быстро оглянулась на кухонную дверь. Дверь была плотно закрыта, и все в доме крепко спали.
— Я видел, как мой отец отправлялся на верную смерть, когда он был на службе герцога Бекингема, и видел, как он вернулся домой, а спасла его только смерть господина, — продолжал Джон. — Я видел его глаза в тот день. Он никогда так и не оправился после смерти герцога. Он никогда уже не был прежним. Потеря герцога бросила тень на нашу семью. Отец разрывался между облегчением от того, что сам он выжил, и горем от того, что герцог мертв. И тогда я поклялся, что никогда не повторю его судьбу, я поклялся, что никогда не свяжу себя обещанием быть верным кому-то до самой смерти. И я вовсе не шутил. Я никогда не буду таким слугой. Даже для короля. Особенно для такого короля, как наш, который не способен наградить за службу и которому всегда мало. Он не остановится, пока последний из его слуг не ляжет перед ним бездыханным. Но даже и тогда он будет ожидать чуда, надеяться, что Господь пошлет еще пехотинцев для его ненасытного театра. С меня хватит. Я больше не могу этого вынести.
— Но ты же не встанешь на сторону парламента? — в ужасе отшатнулась Эстер. — О, Джон, ты же не пойдешь против короля?
Он покачал головой:
— Я не перебежчик. Я не буду сражаться против него. Я ел его хлеб, и он называл меня своим другом. Я видел, как он плакал, я целовал ему руку. Я не предам его. Но я отказываюсь играть роль в его отвратительной пародии.
— Ты останешься здесь, тихо и спокойно, дома, с нами? — спросила она.
Но тяжесть в груди, давившая на сердце, подсказывала ей, что он не останется.
— Как я могу остаться? — спросил он ее. — Люди знают, кто я. Они спросят, кому я служу. Я не отрекусь от него — я не Иуда. А он пошлет за мной.
Джон кивнул.
— Рано или поздно он заметит, что меня нет при дворе, и снова пошлет за мной.
— Что же нам тогда делать?
— Мы уедем в Виргинию, — с решимостью в голосе сказал Джон. — Мы все. Сядем на корабль, как только будет такой корабль. С собой возьмем все, что сможем унести, а остальное оставим. Оставим дом, сад и даже редкости. Выберемся из этой страны, и пусть она тут разваливается на части. Я не хочу это видеть. Меня здесь не будет. Я не могу этого вынести.
Эстер сидела очень тихо, пытаясь понять, что сильнее — отчаяние, сквозившее в его голосе, или ее любовь к нему и ее любовь к их дому.
— Не хочешь выпить эля? — спросила она.
Джон оторвал взгляд от огня, как будто только сейчас вспомнил, где он находится.
— Да, — сказал он. — А потом пойдем, ляжем в постель. Все эти долгие ночи я так хотел, чтобы ты оказалась в моей постели, Эстер. Я тосковал по тебе и думал о том, как ты здесь тоскуешь без меня. Я хотел тебя и проклинал мили, что пролегли между нами. А утром я увижусь с детьми, и мы скажем им, что уезжаем.
— Ты хотел меня? — спросила она совсем тихо.
Он протянул руку и повернул ее лицо к себе, ласково взяв одним пальцем под подбородок.
— Просто я знал, что ты здесь, и это помогало мне пережить одну долгую темную ночь за другой, — сказал он. — Я знал, что ты здесь, и что это значит, мне есть к кому возвращаться. Знал, что ты раскроешь передо мной свою постель и свои объятия. И какие бы темные дела ни творились вокруг, у меня есть место, которое я могу назвать своим домом.
Она могла бы податься вперед, она могла бы встать на колени перед мужем, сидящим в кресле. Он бы притянул ее к себе, посадил бы к себе на колени и поцеловал ее так, как никогда еще не целовал, они легли бы в постель, как он хотел сейчас и как она хотела с того самого момента, когда впервые увидела его.
Но Эстер собрала всю свою силу воли и решимость и заставила себя подождать. Она отодвинулась от него и села в свое кресло по другую сторону камина.
— А теперь подожди минуточку, — сказала она. — Не так быстро, муженек. Я не могу уехать отсюда.
Какое-то время он просто не слышал, что она только что сказала. Так остро бросились ему в глаза складки ее ночной рубашки, ее темные волосы, только наполовину прикрытые чепцом, игра отблесков огня на ее шее и обнаженное плечо, мелькнувшее в вырезе ночной рубашки.
— Что?
— Я не могу уехать отсюда, — твердо сказала она. — Мой дом здесь.
— Ты не понимаешь, — отрывисто сказал он. — Я принял решение. Я должен уехать. Я не могу оставаться здесь. Я буду разрываться между королем и парламентом. Парламент будет призывать меня рыть окопы и заниматься строевой подготовкой, чтобы защищаться. А король призовет меня ко двору. Я не могу предать их обоих одновременно. Я видеть не могу, как король собирается на войну, словно на бал-маскарад. Я не могу остаться в Англии и видеть его погибель!
— А я не могу уехать.
Она говорила так уверенно, как будто ничто и никогда не могло заставить ее изменить решение.
— Но ты ведь моя жена, — напомнил ей Джон.
Она наклонила голову.
— Ты должна беспрекословно подчиняться мне, — сказал он. — Я — твой господин перед лицом Господа.
— А король — твой господин, — мягко напомнила она. — И вся эта война именно из-за этого.
Он помедлил.
— Я думал, ты хочешь быть моей женой…
— Очень хочу. Я согласилась быть твоей женой, вырастить твоих детей и заботиться о редкостях, и о саде, и о Ковчеге. А как я смогу делать это все из Виргинии?
— Ты можешь заботиться обо мне и о детях.
Эстер покачала головой:
— Я не повезу туда детей. Ты сам знаешь, какая опасная там жизнь. Там и дикие индейцы, и голод, и страшные болезни. Я никогда не соглашусь подвергнуть детей опасности.
Она на секунду замолчала.
— И я не хочу уезжать отсюда.
— Но это мой дом, — напомнил ей Джон. — И тем не менее я готов все бросить.
— Это и мой дом.
Их взгляды столкнулись, как взгляды врагов. Джон вспомнил, какой она показалась ему в самый первый раз, когда он увидел ее, властную женщину с некрасивым лицом, без спросу поселившуюся в его доме.