населения был профессией Кнута: все достояние конторы «Пакетаукцион» состояло из награбленного. Сам Кнут наиболее ценное отбирал для себя лично. На этом деле он так разбогател и так разжирел, что ему трудно было ходить. Выглядел он точь-в-точь, как большая свиная туша.

Контора «Пакетаукцион» помещалась близ железной дороги, на улице Легионов. На этой улице, недалеко от конторы, Кузнецов, Струтинский и Ян Каминский остановили свою машину. Ждать им пришлось недолго. С немецкой точностью ровно в шесть часов Кнут выехал из конторы.

Каминский приподнялся и, когда машина Кнута поравнялась, бросил в нее противотанковую гранату.

Переднюю часть машины разнесло: потеряв управление, она ударилась в противоположный забор.

Николай Иванович и Струтинский открыли огонь из автоматов. И после этого умчались.

Геля немцы хоронили пышно, с венками, с ораторами. Газеты были заполнены некрологами и статьями. О покушении на Даргеля тоже много шумели. А вот о Кнуте нигде ни единого слова не было ни сказано, ни написано. Как будто его и не было на свете, как будто ничего не случилось!

Кнут был убит, но немцы решили об этом молчать. В самом деле: они «хозяева», они установили «новый порядок», они «непобедимы», а их главарей среди белого дня на улицах Ровно, в столице оккупированной Украины, убивают партизаны! К тому же поймать виновников не удается. Лучше уж молчать. И без того создана невыносимая обстановка: на улицу не выйдешь не только ночью, но и днем.

Ровно — Москва — Тегеран

Из своих новых знакомых Николай Иванович особенно дорожил фон Ортелем. Они часто бывали вместе. Обстановка в казино, где они обычно встречались, располагала к откровенностям. Вскоре лейтенант Зиберт очень близко узнал майора гестапо Ортеля, а майор гестапо, в свою очередь, коротко познакомился с лейтенантом Зибертом. В их беседах не содержалось никаких служебных тайн, равно как не было и нескромных вопросов, — ничего такого, что могло бы насторожить опытного, видавшего виды майора гестапо. Это были невинные разговоры о жизни, о женщинах, даже об искусстве, в котором оба они, как оказалось, понимали толк. Именно эти невинные разговоры привлекали Кузнецова больше, чем если бы речь шла о вопросах, интересовавших его как разведчика. С фон Ортелем он этих тем избегал. И не только потому, что чувствовал в нем опытного разведчика, с которым приходилось быть настороже, но и потому, главным образом, что в фон Ортеле Кузнецова интересовало другое: то, что не могло попасть ни в какие донесения, ни в какие радиосводки, передаваемые в Москву. И это другое Кузнецов ловил жадно и упорно. Как-то, разговорившись о России, фон Ортель бросил фразу о «загадочной русской душе». Эту затрепанную фразу Кузнецов слышал много раз. И, вероятно, он пропустил бы ее мимо ушей, если бы его не интересовала душа самого фон Ортеля. Эта душа была для Кузнецова действительно загадкой, и он задался целью ее постичь.

Вечером Кузнецов встретился с Ортелем. Тот казался озабоченным, то и дело поглядывал на часы. Наконец он поднялся и сказал, что спешит.

— Куда вы, майор? Посидите. Вечно у вас дела!

— Поезжайте лучше на фронт, Зиберт. — Фон Ортель дружески похлопал приятеля по плечу.

— Насколько я знаю, там не очень весело.

— Все же лучше, чем в этой тыловой дыре.

— Почему в таком случае вы сами не едете?

— Я еду, — сказал Ортель.

Так Кузнецов узнал, что фон Ортель готовится к отъезду. Куда могут его послать? На фронт? Едва ли такой, как он, нужен немцам в тылу. В другой город на оккупированную территорию? Нет, это тоже исключено. Кузнецов терялся в догадках. Главное предположение было основано на том, что Ортель прекрасно говорит по-русски. Неужели он отправляется к нам, в наш тыл? Спросить? Но Кузнецов взял себе за правило — самому никогда ни о чем не спрашивать.

Фон Ортель ушел.

Очередная встреча произошла в казино на «Немецкой» улице. Впервые разговорились, что называется, по душам. Началось, как всегда в таких случаях, с какой-то пустяшной темы, и незаметно они подобрались к вопросу, который давно обоих волновал.

Зиберт оставался верен своему обыкновению ни о чем не спрашивать. И его собеседник ценил в нем эту скромность.

— Послушай, Пауль, — предложил он вдруг, — а что если тебе поехать со мной? О, это идея! Клянусь богом, мы там не будем скучать!

— Из меня плохой разведчик, — уклончиво сказал Кузнецов.

— Ха. Я сделаю из тебя хорошего!

— Но для этого нужно иметь какие-то данные, способности…

— Они у тебя есть. Ты любишь хорошо пожить, любишь удовольствия нашей короткой жизни. А что ты скажешь, если фюрер тебя озолотит? А? Представляешь — подарит тебе, скажем, Волынь или, того лучше, земли и сады где-нибудь на Средиземном море. Осыпет тебя всеми дарами! Что бы ты на это сказал?

— Я спросил бы: что я за это должен сделать?

— Немного. Совсем немного. Рискнуть жизнью.

— Только-то?! — Кузнецов засмеялся. — Ты шутишь, Ортель. Я не из трусов, жизнью рисковал не раз, однако ничего за это не получил, кроме ленточек на грудь.

— Вопрос идет о том, где и как рисковать. Сегодня фюрер нуждается в нашей помощи… Да, Пауль, сегодня такое время, когда надо помочь фюреру, не забывая при этом, конечно, и себя…

Пауль молча слушал.

И тогда фон Ортель сказал ему, наконец, куда он собирается направить свои стопы. Он едет на самый решающий участок фронта. Тут Пауль Зиберт впервые задал вопрос:

— Где же он, этот решающий участок? Не в Москве ли? Черт возьми, мне все равно, где он!

— За это дадут тебе, Зиберт, лишний железный крестик. Нет, мой дорогой лейтенант. Решающий участок не там, где ты думаешь, и не на парашюте туда нужно спускаться, а приехать с комфортом на хорошей машине и уметь носить штатское.

— Не понимаю. Ты загадываешь загадки, Ортель? — в голосе Кузнецова прозвучала ирония. — Где же тогда твой «решающий» участок?

— В Тегеране, — с улыбкой сказал фон Ортель, — именно здесь и соберется Большая Тройка — Сталин, Рузвельт, Черчилль… И фон Ортель сказал, что он ездил недавно в Берлин, был принят генералом Мюллером и получил весьма заманчивое предложение, о смысле которого Зиберт, вероятно, догадывается. Впрочем, он может сказать ему прямо: предполагается ликвидация Большой Тройки. Готовятся специальные люди. Если Зиберт изъявит желание, то он, фон Ортель, похлопочет за него. Школы — в Копенгагене. Специально готовятся террористы для Тегерана. Разумеется, об этом не следует болтать.

— Теперь ты понимаешь, наконец, как щедро наградит нас фюрер?

— Понимаю, — кивнул Зиберт. — Но уверен ли ты, что мне удастся устроиться?

— Что за вопрос? Ты узнай сначала,