Наконец стрелок прижал палец спусковым крючком, и перед Загорским как наяву встали слова из руководства для начинающих: «Нажимать мягко, плавно, без рывков…». Ринпун Джигме сделал все как надо – мягко, плавно, без рывков. Нестор Васильевич уже видел пулю, с неимоверной скоростью прогрызающую пространство, уже слышал он звук разбитой вазы, но тут произошло нечто неожиданное.

За миг до выстрела в щеку стрелка ударился маленький, почти невидимый камешек. То ли ветер поднял его с вершин и сбросил вниз, то ли чья-то недобрая рука – но камешек ударил. И стрелок вздрогнул, и ружье его повело, и сбился прицел, и палец сорвался… Одним словом, Ринпун Джигме все-таки промахнулся – то есть не попал ни в вазу, ни в пастуха.

Он сам, конечно, понял это раньше других, но, кажется, никак не мог поверить. Загорский увидел его враз побелевшее лицо и беспомощный взгляд, который блуждал в пространстве, как бы отыскивая пулю, улетевшую невесть куда, чтобы вернуть ее обратно в ствол и сделать еще одну попытку.

Ринпун Джигме еще думал о чем-то, еще смотрел застывшим взглядом перед собой, а уж набежали и слуги, и другие мужья, вырвали у него ружье, выкрутили руки, уронили на землю. Тот, впрочем, не вырывался, не кричал, так и лежал ничком с закрытыми глазами.

– Ах, как жаль, – сказала, подойдя к нему, Дарима, – как мне жаль тебя, Бесстрашный. Но сегодня пришел твой срок.

В глазах ее на миг блеснули слезы – кажется, она действительно думала, что в этом есть что-то от трагедий Шекспира. Тибетского языка Загорский не знал, однако понял, что, если не вмешаться, тут точно разыграется какая-нибудь отвратительная трагедия, вполне в местном людоедском духе.

– Минуту, – Загорский поднял руку, привлекая внимание княжны, – одну минуту, ваше сиятельство! У меня один вопрос – как вы собираетесь его казнить?

Княжна поглядела на него с удивлением: да ему-то какая разница? Ну, засунут в мешок и бросят в реку или найдут какую-то другую казнь – мало ли способов убить человека? Нестор Васильевич кивнул: все верно, но не кажется ли прекраснейшей из прекрасных (спасибо, персидская школа лести), не кажется ли изысканнейшей из изысканных, что хорошо было бы в отношении Ринпуна Джигме избрать те же правила, по которым действовал он. Иными словами, было бы справедливо, если бы судьбу его тоже решил жребий.

– Вы хотите, чтобы в него стреляли так же, как стрелял он? – удивилась Дарима.

Именно, кивнул Загорский. Только так и никак иначе. Дарима задумалась и даже прикусила верхнюю губу. Идея недурная, но кто же согласится рискнуть собой, чтобы дать шанс Джигме? Ведь если стрелок не попадет, убьют уже его самого. Вряд ли кто-то из ее мужей решится на это. И она посмотрела на группку мужчин, стоявшую рядом. Никто не выдержал ее взгляда: все опустили глаза, некоторые даже отступили на шаг.

– Решится, – спокойно сказал Загорский, – я даже знаю такого человека.

– И кто же он?

– Это я.

Княжна смотрела на него изумленно. Ну да, продолжал Нестор Васильевич, он ведь принял предложение Даримы, он теперь ее муж, и у него столько же прав, сколько у любого другого.

Та несколько секунд размышляла, потом улыбнулась.

– Понимаю, – сказала она наконец, – понимаю. Ты тоже ревнив, как и он. И ты хочешь своими руками убрать соперника. Наверняка что-то подобное делают у вас в стране, не так ли?

Загорский не стал спорить, попросил только дать ему ружье и отойти всех подальше. Как знать, думал он, не прилетит ли шальной камень и ему в щеку как раз в тот момент, когда придет время спустить курок. Меньше всего сейчас ему бы хотелось промахнуться.

Трясущегося пастуха, заливающегося благодарными слезами, подняли с колен и отвели в сторону, на его место поставили неудачливого стрелка. Ринпун Джигме не плакал и на колени не становился. Он глядел прямо перед собой, куда-то в пустоту, лицо его застыло. Если бы подойти поближе, на застывшем этом лице можно было бы прочитать немую покорность судьбе, но подойти никто не решался. Он был еще жив, но темная рука фатума уже погасила свет в этих мужественных глазах.

На одно лишь мгновение, перед самым выстрелом, когда Загорский поднимал ружье и прицеливался, Ринпун Джигме встрепенулся, словно увидел что-то. Но что он мог разглядеть в лице чужака с расстояния в сто шагов – даже с его орлиным зрением?

– Новый муж убивает старого, – негромко проговорила Дарима, стоявшая в десяти шагах от Нестора Васильевича, карие глаза ее блеснули жадным любопытством. – Такая жертва понравится и богам, и демонам.

Несколько секунд Загорский целился в Ринпуна Джигме, превратившись в неподвижное изваяние, каким был и сам Джигме, когда целился в крестьянина. Вот только тибетца перед выстрелом поразил камешек, а иностранца хранили иные, не тибетские боги.

Грянул выстрел, мужчины закричали. Пару секунд Ринпун Джигме стоял прямо, потом медленно опустился на одно колено.

– Ты ранил его? – спросила княжна.

Нестор Васильевич покачал головой.

– Он цел. Я разбил только вазу.

Дарима смерила его долгим внимательным взглядом, и взгляд этот Загорскому не понравился.

– Однако ты сильно усложнил мне жизнь, иностранец, – проговорила она, слегка нахмурясь.

Секунду они, не отрываясь, глядели друг на друга, потом Загорский неожиданно улыбнулся чрезвычайно обаятельно и бросил ружье на землю.

– Зовите меня Нестор, – сказал он. – Так будет проще.

– Нестор, – ее губы снова и снова шептали его имя, ласкали его глаза, щеки, шею. – Нестор…

Она, не отрываясь, глядела в его зелено-карие глаза, касалась пальцами его груди, живота, опускалась ниже. Он придержал ее руку своей. Дарима сжала его ладонь, поднесла к глазам.

– У тебя красивые руки, – сказала она. – Тонкие, но сильные. Такие руки могут легко свернуть шею любому врагу.

– Шею свернуть можно даже быку, – отвечал он, – вот только зачем?

– Как – зачем? – удивилась она. – Мужчина должен быть злым и сильным.

– Зачем мужчине быть злым самому, когда у него есть злая жена?

Княжна засмеялась. Рука ее коснулась мизинца Загорского, ее взгляд привлекло простое железное кольцо.

– Что это? – спросила княжна.

– Досталось мне по наследству от деда, – отвечал Загорский.

Она удивилась: у деда не было денег на золотое кольцо?

– Не в этом дело, – отвечал Загорский. – Мой дед был декабрист. Он восстал против русского царя. С ним были его товарищи – русские дворяне, офицеры. Восстание жестоко подавили. Часть восставших погибла, часть отправили в ссылку. Это был цвет русского дворянства, но их держали в кандалах, как каких-то убийц. Когда им разрешили снять оковы, в память об этих страшных временах они сделали из кандалов такие кольца…