Несмотря на свое намерение уйти в глубокое подполье и на время затаиться, Алимпато все же не мог исчезнуть бесследно. К тому же он хорошо знал, что рано или поздно я все равно попытаюсь отыскать парня. К счастью, тот действительно находился в тюрьме дожа, где быстрая или медленная смерть была ему обеспечена. К счастью, дож придерживался старых правил, не меняя их в зависимости от обстоятельств. Это давало мне надежду на спасение мальчика, хотя Алимпато счел меня сумасшедшим, когда я предложил ему свой вариант действий.

— Я всегда знал, Ник, что ты страстный игрок, но никто еще не доходил до такого безумия.

Помимо Кэт, Алимпато был единственным человеком, называвшим меня на английский манер. Правда, до этого так называла меня мать, но делала это редко и только если рядом не было моего отца. Поэтому можно представить, как приятно мне было слышать это имя. Моя мать родилась в Англии, в городе Солсбери, и никогда не сожалела о том, что вышла замуж за моего отца. И это несмотря на все обиды и страдания, которых натерпелась от него. Сейчас она свободна от всего этого, да упокоит Господь ее бедную душу. Я грустно улыбнулся и похлопал Алимпато по костлявой спине.

— Такое безумное предприятие и такое скромное вознаграждение, — сказал я, показывая рукой малый рост Маламокко, едва доходившего мне до пояса. — Такой маленький пацаненок — и такой большой аппетит.

Алимпато весело рассмеялся, хорошо понимая, что у меня не было другого выхода, кроме как пойти на страшный риск. В конце концов, именно по моей вине этот парень оказался в застенках дожа, а его короткая жизнь могла прерваться в любую минуту. Ничего другого он и не ожидал от меня. Слава Богу, он решил помочь мне в этом деле и предложил свой план операции:

— Я поговорю с тюремщиком, который женат на моей двоюродной сестре, и тот переведет парня в одну из камер, выходящих на канал. Они находятся ниже уровня воды, в них всегда сыро, грязно и зловонно, и именно поэтому там держат самых злостных врагов дожа. Но для малыша это почти те же условия, в которых он жил до заключения в тюрьму. А после этого, Ник, тебе и карты в руки.

Вот почему я сейчас плыл на лодке вдоль тюремной стены, слегка касаясь мокрых камней, и тихо окликал его в каждое зарешеченное окно, едва возвышавшееся над водой:

— Маламокко, ты здесь?

Из первых двух камер доносился лишь слабый шорох, который могли издавать либо изголодавшиеся крысы, либо обессиленные неволей и голодом заключенные, а из третьего окна послышался долгожданный ответ.

— Кто это? — донесся до меня приглушенный голос парня, от голода и страха мало напоминавший того беззаботного Маламокко, которого я так долго обучал различным фокусам.

— Это я, Баратьери. Пришел, чтобы вытащить тебя отсюда.

За металлической решеткой показалось удивленное лицо парня, поразившее меня своей бледностью. Но по блеску в глазах я понял, что он еще не до конца утратил врожденную задиристость и смелость. Я воткнул шест в илистое дно канала, чтобы закрепить лодку, и вынул из ножен меч. Парень с ужасом смотрел на меня из-за решетки.

— Баратьери! Что вы собираетесь делать? Изрубить меня на мелкие куски, чтобы потом протащить сквозь решетку?

— Давай без глупых шуток, а то я все брошу и уйду к чертям собачьим.

Я достал из кармана пару перчаток из толстой грубой кожи, взялся обеими руками за острое лезвие, причем правая находилась у самого острия, и мысленно повинился за то, что собираюсь использовать это грозное оружие таким неподобающим образом: «Кто бы ты ни был, славный мастер-оружейник, прости меня за столь пренебрежительное отношение к твоему клинку».

И я стал долбить рыхлый от воды камень в том месте, где крепился один из металлических прутьев решетки. Лодка раскачивалась от моих ударов, и в результате этот процесс оказался намного более трудным и неудобным, чем я предполагал. Но постепенно дыра вокруг прута увеличивалась, а вместе с ней росла надежда. И вот уже мы с Маламокко принялись расшатывать прут с обеих сторон. При этом я так громко кряхтел, что испугался, как бы кто не услышал. В конце концов мы вырвали прут, и образовалась дыра, вполне достаточная, чтобы Маламокко мог протиснуть сквозь нее свое истощенное голодом тело. А я в это время благодарил Бога, что мальчишка не успел поправиться за то время, когда я обильно откармливал его за свой счет. Я сунул меч в ножны, пообещав себе непременно наточить клинок при более благоприятных обстоятельствах, и помог парню покинуть темницу. Оказавшись на свободе, тот улегся на дно лодки, дрожа всем телом, пока я не доставил его к дому дядюшки. Там он наконец-то почувствовал себя в безопасности и немного успокоился.

Через несколько часов я пожалел, что освободил его из тюрьмы. Едва придя в нормальное состояние, он стал без умолку болтать, останавливаясь лишь затем, чтобы проглотить очередную порцию мяса из кладовки моего дядюшки. А рассказывал он сказки о своей безумной храбрости во время ареста. Это была всего лишь бравада маленького мальчика, изрядно меня утомившая.

— Между прочим, Баратьери, я им ничего не сказал. Все время твердил, что не знаю никакого Лазари и уж тем более Джулиани. Но я же вас действительно не знал!

И он отправил в рот очередную порцию лучшего копченого мяса из запасов моего дядюшки. Я шутливо погрозил ему пальцем, и он весело рассмеялся. Он действительно много натерпелся в тюрьме, и поэтому я позволил ему немного расслабиться и похвастаться своими подвигами.

А он продолжал тараторить:

— Но что самое интересное, я совершенно случайно узнал имя человека, который выдал вас «властелинам ночи».

Эти слова заставили меня насторожиться. Если я действительно намеревался отыскать истинного убийцу Лазари, то лучше всего было начать с человека, толкнувшего меня в это дерьмо. Я почти не сомневался, что он назовет имя Паскуале Вальера, но ошибся.

— Они думали, что я ничего не слышу, но когда меня допрашивали, то шептались о каком-то человеке по имени Себенико.

Я мог бы войти в мастерскую серебряных дел мастера Себенико, что в Мерсерии, прямо с порога дядюшкиного дома, но в этом случае он бы меня заметил и скрылся. Поэтому в ту ночь я еще раз проскользнул через черный ход, прыгнул в лодку и поплыл по узкому каналу в противоположном направлении. Я миновал Мерсерию, обогнул задние дворы мастерских и жилых домов и подошел к дому Себенико с другой стороны. Неподалеку от него канал пересекала небольшая улочка, образуя арочный проход, пролегавший под зданиями. Я тихо причалил возле этого подземного перехода и ступил на сухую поверхность. Слева возвышалось здание мастерской и жилые помещения мастера Себенико, выдавшего меня полиции. Вряд ли он собственноручно убил Доменико Лазари, но я ни минуты не сомневался, что это один из моих заклятых врагов, не простивших мне слишком маленький доход от моего сирийского торгового предприятия. И это объясняло его действия.

Зная, какое количество серебра хранится в его мастерской, можно было предположить толщину дверей его дома и крепость засовов. Но деревянные перекрытия арочного свода часто были тонкими и быстро сгнивали от воды и сырости. Я взобрался на бочки, которыми был забит узкий проход, и уцепился за деревянные балки перекрытия над моей головой. Надо мной мог быть коридор или даже жилая комната в доме Себенико, но узнать этого я не мог. Какое-то время я прислушивался, но не услышал ни звука. Конечно, это было рискованно, но другого выхода не существовало.