на один из лежаков с прохладительным напитком в руках.

– Шон, ты так на солнце сгоришь. Давай я натру тебе спину, – обратилась к нему, лучезарно улыбаясь, и демонстративно потрясла оранжевым тюбиком.

Господин Феррен очень внимательно на меня посмотрел, но кивнул. И я устроилась позади него.

В этот момент к нам, взъерошив светлые мокрые волосы, подошел господин Шульте. Поздоровавшись, он небрежно плюхнулся на соседний лежак. Я дружелюбно приветствовала его в ответ и, выдавив крем, осторожно коснулась ладонями кожи Шона. Он тут же напрягся, хотя ничего и не сказал. Но я была осторожна, нежна и вскоре его мышцы снова расслабились.

В общей беседе я почти не участвовала, поглощенная своим занятием. Раньше мне не удавалось толком рассмотреть спину Шона, и сейчас, в свете ярких солнечных лучей, увиденное меня шокировало.

Эти шрамы были следами от плети. Причем хлестали Шона много раз. Прямо по свежим ранам, не давая толком им затянуться. Снова и снова. Кое-где накладывали швы, но грубо, на скорую руку. Будто хирургу было на него плевать.

Наверное, Шону было очень больно. А может, боль жива до сих пор. Не только душевная, но и физическая. Хотя он никогда об этом не говорил.

Что за чудовище посмело сотворить с ним такое? Да и за что? У меня на глаза навернулись слезы, а в груди зародились возмущение, горечь, злость, и я захотела покарать того, кто поступил с ним так жестоко.

– Карина, ты сейчас во мне дырку протрешь, – бросил Шон в своей привычной издевательской манере.

– В вопросах профилактики солнечных ожогов перестраховка будет нелишней, – делано легкомысленно отозвалась я, стараясь не выдать истинных чувств. Быстро коснувшись губами его лопатки, быстрыми амплитудными движениями перешла к плечам. – К тому же я всего лишь следую совету госпожи Мартинез.

Шон хмыкнул, а Йен, поморгав, деликатно откланялся.

– Почему он ушел? – тихо спросила я.

– Детка, в приличном обществе фраза «я следую совету госпожи Мартинез» звучит о-очень двусмысленно.

Я усмехнулась, Шон резко повернулся ко мне и, заглянув прямо в глаза, серьезно сказал:

– Не стоит меня защищать, Мандариновая девочка. Я в состоянии это сделать самостоятельно. – Я захотела ему возразить, однако передумала и поджала губы. – Но жест я оценил, – добавил он мягче и ласково меня поцеловал. – Теперь твоя очередь. Поворачивайся.

Я просияла.

Глава 15

Опасная находка

Вдоволь наплававшись в бассейне, позагорав и дав свое согласие на завтрашний полет на параплане, а заодно и на катание на водных лыжах (точнее, дал его Шон, посмеиваясь, с формулировкой: «Карина обожает экстремальные развлечения», – на что мне пришлось обреченно кивнуть), я решила вернуться в особняк.

По дороге в свою комнату случайно свернула не туда – и оказалась в картинной галерее. Эфириусной. Медленно, как завороженная, я перемещалась от одного волшебного изображения к другому, с восторгом их разглядывая, пока не остановилась возле танцовщицы в белоснежном воздушном одеянии, написанной маслом.

Она танцевала с завязанными глазами. Один мазок плавно перетекал в другой, краски смешивались, оттенки менялись от охры до бледно-голубого и мелово-белого, создавая прыжок. Девушка приземлялась мягко, на кончики пальцев. Повязка с ее лица слетала, открывая изумленный, даже болезненный взгляд пронзительно-голубых глаз. И она мгновенно падала на колени, резко выбрасывала руку вперед, пытаясь ее поймать. Но длинные пальцы хватали лишь воздух, вырвавшись из картины.

– Жертва любви, – долетел до меня, как сквозь толщу воды, знакомый мужской голос. Я обернулась:

– Что?

– Картина называется «Жертва любви», – повторил господин Штольцберг, оказавшись рядом. – Она символизирует любовь. Слепую и полную иллюзий. Иллюзии исчезают со временем, но порой их так не хочется терять.

– Очень красиво.

– Это работа одной из лучших художниц нашей страны. Она производит сильное впечатление… Помнится, когда я ее впервые увидел, долго стоял на месте, позабыв обо всем.

– Понимаю. У меня от нее мурашки по коже, – улыбнулась я. – Столько страсти и напряжения. Чем дольше смотришь, тем сильнее растворяешься в изображении. Будто тебя засасывает в масляную реальность… Эфириус рождает великие чудеса.

– Хотите, я вам ее подарю? – неожиданно предложил господин Штольцберг, и я растерянно на него посмотрела. – О, кажется, я вас смутил, Карина. Но поверьте, это всего лишь жест доброй воли. Для меня нет большего удовольствия, чем радовать своих писателей.

Он подкрепил слова теплой улыбкой, которая почему-то не затронула глаз, и я наконец обрела дар речи.

– Спасибо большое, господин Штольцберг, за столь щедрое предложение, но, правда, не стоит. Такая красота должна находиться в месте, которое бы только подчеркивало ее великолепие. Ваш дом идеально подходит для этого.

– Такая красота в первую очередь должна радовать глаз и дарить наслаждение, – парировал он. – К тому же, Карина, разве вы никогда не слышали, что от подарков работодателя отказываться невежливо?

– Но мне будет сложно подыскать в благодарность что-то равнозначное, – продолжала упорствовать я.

Картина была прекрасна, и я была бы счастлива приобрети ее самостоятельно, но получить в дар от Верховного архонта… Причем не за какие-то заслуги перед Либрумом, а просто так…

– Даже не думайте об этом, Карина. Я попрошу ее упаковать. Рискну предположить, что она удачно впишется в интерьер пентхауса Шона. Кстати, поздравляю. Блистательный союз.

Я поморщилась, когда поняла, что сплетни с заднего дворика долетели и до ушей господина Штольцберга. Неловкая ситуация. Надеюсь, он не считает, что я сама их распустила.

– Спасибо, но о союзе пока и речи не идет, – пробормотала смущенно и поймала себя на мысли, что в сложившихся обстоятельствах мой ответ прозвучал очень двусмысленно. Поэтому решила сменить тему. – А кто изображен на этой картине? – указала кивком на портрет ослепительной блондинки, который висел напротив.

Господин Штольцберг медленно повернулся и помрачнел.

– Это портрет моей жены, Марианны, – тихо сказал он, и мне стало ужасно неловко. – Наверное, Элиза рассказывала вам о ней.

– Простите…

– Ничего страшного. Как вы сказали госпоже Мартинез, у каждого из нас свои шрамы. Марианна была писательницей. Как и вы, Карина. Мы познакомились в Пантеоне. Я влюбился в нее, как только впервые увидел ее улыбку. Тогда же понял, что должен на ней жениться…

– Элиза такая же красивая, как и ее мать, – мягко сказала я. – Вам повезло, господин Штольцберг.

– Да. И такая же любопытная. Это меня тревожит… С каждым годом все сложнее с ней сладить. На редкость непоседливый ребенок. Признаться, когда я увидел ее фотографию в вашем платье в журнале, хотел попенять вам за излишнюю откровенность. Но потом присмотрелся и с удивлением понял, что платье довольно скромное. Просто моя дочь повзрослела и мне как отцу с этим сложно смириться. А вы, Карина, стали для нее своего рода авторитетом.

– Ваша дочь напоминает мне мою младшую сестру, Милу, по которой я очень скучаю, поэтому общение с ней мне в радость. Хотя не думаю, что мои слова или поступки оказывают на нее какое-то влияние.

– Вы ошибаетесь. У Элизы нет ни матери, ни старшей сестры, наверное, поэтому она так быстро к вам привязалась. Постоянно расспрашивает меня о вас, пересматривает с подружками записи ваших презентаций, просится хоть одним глазком взглянуть на ваши прототипы… Кстати, об этом. У меня есть для вас деловое предложение, Карина. Господин Шульте подсказал мне одну идею, и я бы хотел попросить вас немного доработать ваш шатер воспоминаний.

– Как именно? – удивилась я и предложению, и такому резкому переходу от одной темы к другой. Хотя в этом они с Элли были похожи.

– Всего лишь сделав так, чтобы ваш прототип помог собрать воспоминания в тех случаях, когда они уже стерлись из памяти. Или, к примеру, заблокированы подсознанием, как при психологических травмах, а может, под воздействием ряда химических соединений – алкоголя, наркотиков, различных медикаментов. Вообразите, Карина, сколько бы преступлений наши доблестные стражи смогли бы раскрыть и скольких невиновных бы оправдали, имей они подобное устройство. Желательно более компактное, чем ваш шатер. Как думаете, вам по силам такая задача?

Я задумалась. Поработать придется, но мои мысли все еще были, так сказать, внутри проекта, поэтому все было решаемо.

– Да, – уверенно ответила я.

Господин Штольцберг улыбнулся.

– Рад это слышать,