– Ох, парень… Ты зришь в самый корень. Есть у меня основания полагать, что вроде как может… Но, только не мантикоровец! Видишь ли, дружище, все эти братья – кастраты. Уж больно они буйные и независимые, вот роканы видно и подстраховываются, вырезая им всё «лишнее». Не только яйца, а и другие разные внутренности. Потом препараты специальные дают, что б раньше времени не загнулись, силу не потеряли. А перестанут давать – конец «Мантикоре».

– Вот же, кабаний хрен! Не знал я, мухтар, что роканы способны такое сотворить… Да со своими же сервами!!

– Способны, парень. И не на такое способны. А почему ты спрашивать вдруг про всё это начал?

Отложив штурмовку в сторону, Двоенос сорвал стебель травы-кислицы и долго задумчиво сосал его, прежде чем ответить. Седой не подгонял. Бывают такие моменты, когда человек сам должен решить – открыться перед другим или и дальше носить в себе наболевшее. Наконец Двоенос сплюнул.

– Мухтар, ты уже знаешь, что родом я с Северных Шахт и знаешь, как там оказалась моя мать. Послушай, теперь другую часть истории.

– Северные Шахты – город большой. Живёт за счет подземного угля. Мало где он остался, но в тех краях ещё полно и главное – роканам этот уголь почти без надобности. Потому, когда приходит очередной караван, все знают, что сервы повезут добычу не в «муравейник», а в дальние человеческие поселения, где с топливом совсем хреново. Такой порядок они называют перераспределением. Сами роканы в Шахты почти не наведываются и за детьми последний раз приходили чуть не полсотни лет назад. А ещё, мало кто об этом знает, но есть в Шахтах люди, осмеливающиеся углём торговать на свой страх и риск. Тайно собирают небольшие обозы и отправляют в ближайшие городки и посёлки. Оттого и богатеют. Народа на это дело задействована тьма – уголь надо хранить, перевозить, охранять от дерзких бродяг, следить, что бы ни засекли караван роканы или сервы. И много чего другого надо делать. А вот в шахту лезть и кайлом махать, давно уже никто из горожан не желает. И детей своих туда стараются не посылать. Беднота и та ищет способ, как от мастера откупиться, что бы работу полегче дал, да в глубокую яму не сунул. А уголёк-то рубить кто будет? Да и караваны сопровождать не всякий согласится, опасно это. Вот потому в Северных Шахтах и привечают бродяг и любых проходимцев, не спрашивая кто и откуда – лишь бы в забой спускались. Или караван тайными тропами могли провести. Понимаешь? Там у нас кого только нет. Может и сервы беглые, вроде тебя попадаются. А может и не беглые, втихаря в город похаживают. Сам же говорил… Я многих мужчин видел. И беспалых, как ты и тех, кто одежду на ложе не снимал – замотал такой ходок свой браслет в рукав и принимайте гостя. Понял, к чему я клоню?

– Начинаю, кажется понимать…

– Да, мухтар. Своего отца я не знал. Им мог быть кто угодно. Может и улучшенный серв.

– Так твоя мать…

– Моя несчастная мать, с детских лет обслуживала мужчин. За еду и кров над головой. Какая ещё по-твоему участь, ожидала в Северных Шахтах приблудную сироту, без рода и племени? Только ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОМ. Так это заведение называют горожане…

Двоенос с горечью посмотрел на Седого, и матёрый бродяга не выдержал этого взгляда, не вынес боли сквозящей из раскосых глаз, потупился, будто была в том и его вина, отвёл очи, опустил в землю.

– Когда мать, наконец, умерла, закончились и её страдания. А настрадаться, поверь, она успела, хоть и прожила совсем недолгую жизнь. Ей было чуть больше двадцати… Зато мне, нежеланному сыну, исполнилось ко дню её смерти уже полных восемь лет! Но я был не по годам крепок и росл. Не смотри, что Двоенос не стал великаном – в двенадцать я был не ниже, чем теперь. И работал в шахте наравне со взрослыми мужчинами. Так скажи, мухтар, кто я и кем был мой отец? Откуда у меня эти сила и ловкость? Где мне найти ответы?

Нахмурившись, Седой так же долго, как до этого Двоенос, собирался с мыслями и тщательно водил пальцем по протектору трайка, словно желая навсегда запомнить его узор. Потом он негромко произнёс:

– Я услышал тебя. Нет у меня пока ответов. Но будут. Может совсем скоро.

***

– Тук! Тук! Тук! – кто-то снова упрямо ломился в ДОМ. Осторожно, но требовательно.

– Тук! Тук! Тук! – ОТКРЫВАЙ.

– Тук! Тук! Тук! – ОТКРЫВАЙ ПУРУШАМ!

В конце концов, это надоело, и ОН открыл сознание ментальному контакту.

– Кто?

– Я. ГОВОРЮ РТАМИ МНОГИХ. Я. ОКЕАН. Я. Ну, ладно, хватит уже, наверное… Я – Энка. Можно наконец-то «войти»?

Сложно выразить, какие ЭМОЦИИ захватили ЕГО – даже в природе Младших были заложены лишь жалкие ущербные подобия. Не говоря о людях. Но, чтобы понять, хватит и этого – УДИВЛЕНИЕ, НАСТОРОЖЕННОСТЬ, РАДОСТЬ и снова УДИВЛЕНИЕ. Разум ЕГО, перехватив протянутую нить сознания собеседника, мгновенно перестроился так, чтобы быть понятным и понятым.

– Доставляет удовольствие «видеть» тебя. Давно «не заходил». У меня как раз заканчиваются припасы и вообще, становится всё скучней. Какие новости? И почему ты «выглядишь» так странно?

Про себя, ОН подумал (хотя ТАКИЕ, скорее не думали, а чувствовали): «– Ужасающее нарушение всех норм! Старший и Младший в принципе не могут вести диалог! Это противоестественно!»

Но что поделать, если и условия игры давно изменились и случай был особый.

Энка, поняв ЕГО недовольство, тут же сбавил шутливый тон и придал большее почтение манере своего обращения.

– Начну с конца, Старший Брат. Странным мой новый «вид» можно счесть потому, что я перестал быть лишь Младшим. Теперь я нечто большее, но что именно, мне пока понять не дано. И это всё проделки «Возвращенцев».

– «Беглецов», ты хотел сказать.

– Великий Брат Пурушам, я лишь использовал имя, которое изменники избрали сами и которое вследствие частого употребления мне более привычно.

– Тогда называй их, как угодно.

– Так вот, Брат Пурушам, дело в том, что моя материальная оболочка, вернее большая её часть, пала жертвой заговора, должного сгубить и тебя, если только…

– Не словоблудь, в этом тебе далеко до Энкиды. Больше ясности.

– Как скажешь. При выполнении миссии во имя соблюдения Решения Высших, что являются старшими по отношению к ТЕБЕ, я получил серьезные повреждения и был захвачен «грифонами». После чего, велением Этана-Думузи разум мой был помещен в ману и встроен в известный тебе прибор. Но я, расширив