– Глупенькая ты моя! – смеясь, сказала Варя. – Эх, ты! Глупый поп тебя крестил, сестричка! Насочиняла невесть что! Подумай сама: если Одарка беременная, то откуда у нее женская кровь?

– И правда! – облегченно выдохнула Ольга и улыбнулась. – Злость совсем затмила разум. Одарка ни за что могла бы ходить с разбитой мордой. Все равно нужно выяснить, действительно ли она ожидает ребенка.

– Вот и выясняй. Лучше не следи за мужем, а будь с ним помягче, – сказала Варя. – Так мы пойдем детей знакомить с Сашком или так и будем сидеть на этой колоде?

Пока Павел Серафимович приглашал Трофима поужинать вместе с ними, Маричка забавляла Маргаритку и Соню, Варя уложила спать младенца и тут же кинулась помогать матери.

– Шла бы к своему мужу, – заметила мать.

– Он сейчас в хлеву почистит и подойдет сюда, – сказала Варя.

А у мужчин опять разговоры о непосильных налогах.

– Разве же можно так над людьми издеваться?! – возмущался Трофим. – У меня не так много земли, а должен сдать шестнадцать пудов зерна! Но не вся же земля под рожью. Есть еще и огород, и садик. Как без всего этого?

– Даже не знаю, кто такие законы пишет. Наверное, тот, кто ни разу не работал в поле и не знает, как что растет, – вздохнул Павел Серафимович. – А еще, сосед, добавь ко всему денежные налоги. За каждый гектар нужно внести пятьдесят восемь карбованцев! Где их взять? Продали уже и бычка, и всех лошадей, кроме Буяна, осталась одна корова на два двора, поросенок и свинья. Еле с зятем наскребли, чтобы заплатить за землю.

– А за скот заплатили? – поинтересовался сосед. – Мы еще за землю заплатить не собрали, а за крупный рогатый скот заплатили по двадцать одному рублю за коня и за корову.

– За скот еще не платили, – грустно сказал Павел Серафимович. – Даже не знаю, из чего и как платить. Продали, можно сказать, за бесценок такую скотину! Ой-ой-ой! – Мужчина сокрушенно покачал головой. – Остались без скота, но с долгами.

– И как дальше жить? Где выпасать нашу кормилицу? На луга не пускают, потому что теперь все колхозное. И вашего сенокоса, Павел Серафимович, так жалко! Какая же там рослая трава! Еще бы можно было отаву[14] покосить, так забрали! Черти бы их взяли! А какая красивая березовая рощица была у вашей дочки! Зачем она им?

Павел Серафимович повернул голову. На пороге стояла бледная и растерянная Варя.

– Папа, так у нас забрали сенокос? – спросила она.

– Да, доченька, – мрачно ответил отец. – Дали собрать сухое уже сено, поэтому мы с Василием перевезли домой, сложили в ригу.

– А почему я ничего не знала?

– Ласточка, ты тогда была больна.

– Но теперь я здорова. Вы все знали и молчали?

– Потому что не хотели тебя волновать, – объяснил отец.

Варя замерла, словно окаменела. Так и стояла, бледная, растерянная, беспомощная, с широко раскрытыми глазами, в которых застыли слезы.

– А как же моя березовая роща? – Она обвела присутствующих взглядом. – Это же была моя роща. Как… Как они могли?

– Варя, успокойся, – мягко произнес отец. – Проживем как-нибудь. Главное, чтобы ты не болела, чтобы детишки росли здоровыми. Разве в роще счастье?

– Да, – тихо отозвалась Варя. – Было счастье, его отобрали. Имеет ли кто-нибудь право отбирать счастье у других?

– Идем к девочкам! – Маричка подошла к подруге. – Посмотри, какая тележка у них! Это мой крестный подарил Сонечке! Идем покажу! – Она взяла Варю под руку, но та не сдвинулась с места.

– Поможешь мне? – спросила она Маричку. – Хочу детей уложить спать, голова разболелась.

– Конечно! – охотно пообещала подруга.

Рядом во сне тихо сопел Василий, а Варя не спала. Уже давно ночь выкатила на небо луну, рассыпала звезды-цветы, а сон не приходил. В сердце – жгучая обида. Варя до самозабвения любила березовую рощу. Там осталась ее любовь, там она стала женщиной и познала мужчину. До этого времени могла когда угодно пойти туда, где каждое деревце хранило ее секрет. Там можно было мысленно опять почувствовать привкус тайной, но такой сладкой и незабываемой любви. Ее любовь не умерла, она лишь застряла в прошлом, а туда можно было вернуться, если пойти в рощу. Теперь ее нет. И зачем кому-то понадобился небольшой лоскут земли, где растут березки? Для них это лишь кусок отобранной земли, а для нее – частица счастья. Оказывается, можно так легко отнять чужое счастье. Что осталось? Лишь мечты. Есть ночь – и нет преград у мечты. Придется жить воспоминаниями, ночью извлекать их из глубины души, чтобы прожить прошлой любовью какой-то промежуток времени, а когда воскреснет на небе солнце – спрятать все на самое дно. И сберегать не только от посторонних глаз, от нелюбимого мужа, от родителей, но и от самой себя…

Не спалось глубокой ночью Кузьме Петровичу. Тихонько, чтобы не нарушить сон жены, он накинул пиджак, вышел во двор. Полная луна залила все вокруг серебром. Стояла немая тишина. Дремали деревья, даже ветер где-то притаился, чтобы не мешать им выспаться. Кузьма Петрович сел на крыльцо, запыхтел папиросой, сразу же закашлялся. И устал, а не спится. Бесконечные совещания, указания, непосильный план хлебозаготовки. Действительно, план хлебозаготовок стал безразмерным. Основная часть урожая должна распределяться по трудодням. А что распределять, когда нужно выполнить план? Если его выполнить, не останется ничего. Колхозники на себе ощутили ухудшение. За прошлый год большинство из них заработали по сто тридцать трудодней и больше, но с ними рассчитались не полностью. А из этого урожая что давать? Нужно еще и на посев что-то оставить. Что? Даже если учесть то, что сдадут единоличные хозяйства, все равно есть угроза срыва плана.

Появилась тьма нищих, которых здесь называют попрошайками. Город кишит ими. Ходят с протянутой рукой и старые, и молодые женщины, и дети. В городах им мало подают, поэтому попрошайки пошли по селам. Но и здесь людям хорошо как собаке на привязи. Не смогут крестьяне осилить налоги, никак не смогут! А если сдадут, то с чем останутся?

Уже сейчас колхозники начали трудиться без желания. На днях кто-то в веялку засунул палку, веялка поломалась и несколько дней простаивала. На работу идут нехотя, бригадиры ходят по хатам каждое утро и сгоняют людей в колхоз. Дошло до того, что одну женщину, которая выработала меньше всего трудодней, на собрании бригадир в наказание при всем народе облил чернилами. Женщина краснела и плакала от стыда. А в чем ее вина? Конечно, на работу нужно ходить, нельзя прогуливать, но каждый пытается собрать дома урожай на оставшемся куске земли. А еще огороды имеются, тоже нужно все собрать. И хозяйства имеют, ведь надо же не только есть, но и налоги заплатить. И яйца необходимо сдать, и мясо, и деньги где-то взять – в колхозе же деньгами не платят. И дети у каждого дома, а их надо и обуть, и одеть, и в школу в чем-то послать. Жалко, очень жалко ту женщину, облитую чернилами. Лупиков сказал, что все правильно, нужно использовать все средства борьбы с саботажем. Согласен, но какой саботаж у этой несчастной женщины, у которой семеро детей и больной муж?.. Не так ли понимает он, парторг, политику партии?