романы ли Кэролайн Грэм? Не он ли дает их Чоту? Нет, ерунда какая. Это невозможно.

Он поднимает руку:

— Нет, нет, я сам виноват. Это вы простите! Но у вас точно все в порядке?

— Да. — Я вздрагиваю. — Аптекарю придется ждать внуков от кого-то другого.

Он как будто собирается улыбнуться, но, передумав, вздыхает. И жестом указывает на стальную тарелку, стоящую на прикроватной тумбочке. Там лежит сэндвич с двойным сыром, разрезанный на шесть частей.

— Я заказал для вас кое-что перекусить. Да, вы уже отказывались, но мне подумалось, что нелишне будет подкрепиться после…

Рядом с тарелкой — красная плитка «Кит-Ката».

— Ну, сладкое тоже помогает, — добавляет он.

И мне внезапно хочется отсюда бежать. Как можно быстрее и как можно дальше. От него.

Но я не двигаюсь с места. Не знаю, сколько времени я уже здесь провела. Мы молча стоим рядом, забыв о сэндвиче и шоколадке. В комнату пробивается мерцающий свет от уличного фонаря. У меня подкашиваются ноги, мне нужно сесть. Но старинное кресло стоит слишком далеко, в самом углу большой комнаты. И на нем лежит его пижама, а я не буду трогать его пижаму. Ни в коем случае! Почему я вдруг думаю о том, что она, наверное, мягкая и теплая, словно он только что ее снял?

Стоп! Стоп!

Я сажусь на край его квадратной кровати лицом к туалету, почти не касаясь серо-синего полосатого покрывала. Театральные зрители уже разошлись. Остались только мы, вдвоем в его спальне, и море, вздыхающее вдалеке. Время от времени слышатся крики играющих детей.

— Ну что, — решается заговорить он, — похоже, встреча выпускников оказалась не очень веселой.

Шелестит покрывало. Сев рядом со мной, он вновь вздыхает. Мы не касаемся друг друга, но каким-то непостижимым образом его вздох обволакивает меня теплом.

— Да, мне было не очень весело.

— Я так и думал.

Я знаю, что должна быть благодарной ему за заботу, но я так потрясена, мне так стыдно, и я испытываю такое облегчение, что даже в голову не приходит сказать что-то вроде: «Да, вы были правы». Вместо этого я выдаю:

— Почему? Вы же не были ни на одной?!

Зоя, заткнись! Посмотри, как потускнели его глаза, идиотка!

— Простите… Я не хотела…

Я перестаю теребить край покрывала и подол своего платья и наконец отваживаюсь сказать правду:

— Я сейчас настолько не в себе, что даже не понимаю, что говорю. Я не хотела… огрызаться.

— Вы и не огрызались. — У него такие длинные ноги, что ему нужно сгибаться в пояснице, чтобы обхватить колени руками. А чтобы взглянуть на меня, ему приходится склонить голову набок, а потом задрать вверх. — Хотя, по-моему, вам как раз стоило бы этому научиться, чтобы люди перестали вами пользоваться.

Я вытягиваю спину еще сильнее, сдвигаясь как можно ближе к краю кровати, и едва не падаю.

— Никто мной не пользуется. Я же не настолько глупа. Просто у меня было очень непростое время, и мы с моим парнем… у нас очень сложные отношения. Которые теперь точно в прошлом. Навсегда. — Последнее слово я произношу с нажимом.

Но зачем я столько болтаю, пытаясь изложить ему всю свою биографию? Зачем ему знать, что все произошло в день, когда мне предложили стажировку в Нью-Йорке и моя жизнь била ключом? Ха! Если тогда она била ключом, чем же тогда она бьет сегодня вечером? Нет, несмотря на то, что произошло в его туалете, я хочу, чтобы он видел во мне сильную женщину, а не перепуганную дуреху, влипшую в неприятную историю. И разумеется, хорошего профессионала.

Ну да, я как раз сижу на кровати своего начальника, вместе с ним самим, что многое говорит о моем профессионализме. Мне правда надо отсюда уйти.

Но вместо этого я вскакиваю и отправляюсь в туалет.

— Так вы увлекаетесь пилатесом?

— Что?

— Я там видела книгу по карибскому пилатесу, — киваю я на дверь. — Вы были на Карибах?

— Нет.

На его глаза словно надвинули жалюзи. Живой, заботливый и открытый Арнав исчез в одно мгновение.

— Это книга… друга.

Он опустил лицо, и я больше не вижу его глаз. Судя по мертвому тону, книга принадлежала явно не другу. Надо будет сказать Шейле Бу, что не так уж он и одинок. И почему это меня так задело? Наверное, такая отсроченная реакция на события этого вечера.

Он быстро встает с кровати и принимает привычную позу «мистера Арнава»: руки сложены на груди, покачивание взад и вперед.

— Оставайтесь здесь столько, сколько вам нужно. Потом я отвезу вас домой, — говорит он, когда молчание чересчур затягивается.

Точно. Тема закрыта. Мне намекают, что пора удалиться.

— Не надо никуда меня везти. Я могу вызвать такси.

Он и так достаточно позаботился обо мне, к чему ему лишние хлопоты.

— А я вас не спрашиваю. Одна вы никуда не поедете.

У меня почему-то защемило сердце. Как странно. Я устала, вот и реагирую на все не так.

Зоя, уходи, пока опять что-нибудь не натворила.

Мы выходим из лифта в ярко освещенное фойе, и я надкусываю «Кит-Кат». Тут откуда ни возьмись налетает компания очень энергичных малолеток и набрасывается на моего босса, размахивая палками.

— Дядя Арнав! Теперь вы наш пленник!

Самая шустрая долговязая девчонка даже забралась к нему на плечи, один из мальчишек обхватил его ногу. Арнав легко удерживает их на руках, подбрасывает и рычит, делая вид, что сейчас укусит за руку.

— Привет, пираты!

Что?! Мистер Арнав имитирует голос Джека Воробья из «Пиратов Карибского моря»? Кто этот человек? Я его не знаю!

— И почему это вы все еще гуляете? Ну-ка, давайте домой, уже много времени!

— Сегодня ужин запаздывает. У нас еще есть десять минут. — Девочка лет семи с тоненькими хвостиками на голове внимательно и с явным любопытством смотрит на меня. — Это ваша новая подружка?

Да что же у меня за день такой!

— Эээ… нет, мы вместе работаем.

— А мне она нравится, она смешная. — Ну конечно, учитывая смазанную подводку для глаз и фирменную прическу бешеного ежика. — И, кажется, хорошая. А еще любит шоколад, — добавляет она, глядя на оставшуюся половину моего «Кит-Ката».

Спасибо, что хоть она не вспомнила про Лорела и Харди.

И «смешная» звучит точно лучше, чем «беременная».

— Нам предыдущая не нравилась. — Мальчуган, вцепившийся в ногу Арнава, деланым шепотом произносит: — Она злая. Правда, Миша? — Все взгляды устремляются на долговязую девочку. — И ходит в спортзал по сто раз в день!

— Она говорила, что хлеб — это дьявольский соблазн, который портит бедра. — И