У забора Ильмир остановился, прижал мои ладони к губам, а я снова смутилась.

– Грязные ведь…

Он рассмеялся, поцеловал нежно каждый пальчик, поднял голову, всматриваясь в мое лицо.

– Хорошо мне с вами, Вересенья. Так хорошо, что даже страшно… И я почти рад, что нежить проснулась. А у вас глаза голубые, – удивился он, – и косы… рыжие.

– А у вас тина в волосах, как у лешего!

Я затаила дыхание, всматриваясь в синеву его глаз. Вот уж они точно красивые! Не насмотреться. Ильмир хмыкнул.

– Вы правы, негоже в таком виде признания делать. Отдохните хоть немного, после увидимся. – Он помолчал. – И ничего не бойтесь. Обещаете?

– А я и не боюсь.

Он снова мне ладонь поцеловал и ушел, а я вздохнула. Слукавила. Боюсь, конечно. Скоро срединная ночь наступит, будет народ Летнюю Деву чествовать, богатыми дарами задабривать. И в ту же ночь заалеет в лесу папоротников цвет – за буреломом, в самой чаще, у мшистого болота. И до того момента должен Ильмир имя мое произнести, вспомнить меня.

Не Вересенью, а Шаиссу, ведьму из северного леса.

* * *

День пролетел ласточкой, хоть Ильмира я больше не увидела – уехал он в Ивушки. Но все дела в руках спорились, а сердце пело. Даже Белава мою радость приметила, шутить о скорой свадебке начала да имя жениха выведывать. Но я лишь улыбалась. Велена смотрела хмуро, и с ней я старалась не встречаться, благо в поместье места много, а забот еще больше.

Вечером к домику я возвращалась радостная, разнеженная сегодняшним рассветом, все еще ощущая на коже поцелуи суженого. Оттого и не сразу беду почуяла. А она у порога стояла, темная и страшная, хоть и неприметная. Стоило в домик войти – коргоруш навстречу прыгнул. А кроме него, никого внутри не было.

– Где Таир и Леля? – нахмурилась я.

– В лес ушшшли, да не вернулись, – прошипел дух, облизнувшись. Красные глаза его угольками вспыхнули.

Я нахмурилась, прислушиваясь к лесу, положила ладони на кору ближайшего дерева, но ток его мне ответа не дал. Пошептались кронами, поскрипели деревья ветвями и промолчали.

– Тень, искать! – приказала я, чувствуя, как сжимается сердце. Хлесса завертелась вокруг себя, Саяна сверху закаркала, но тропку к детям мои звери не нашли. Я метнулась в дом, вытащила из подпола свой мешок. Уже и не важно было, что волшбу мою заметить могут, даже таиться не стала. Все забыла, одной мыслью сжигаемая – поскорее Таира с Лелей найти. Не чуяло их ведьминское сердце, и оттого страшно делалось.

Круг призыва солью на земле начертила, разрезала ладонь да в центр капли крови бросила. У нас с Лелькой кровь одна, а она не водица – все помнит да знает. Приведет меня к сестре, где бы та ни была. Встала в круг да слова заветные зашептала, упрашивая тропку расстелиться лентой, указать мне путь. Но сколько ни просила – глухо было. Лишь лес шумел тревожно да коргоруш шипел. Только разрезанная ладонь немела, словно в ледяную полынью я ее опустила. А это знак плохой. Значит, или нет их в живых, или кто-то колдовством детей спрятал, тьмой укрыл да ведьминским наузом тропу завязал. Да таким, что и мне не распутать.

Я снова прислушалась к своему сердцу, но и оно молчало. Постояла минутку, раздумывая, а потом воткнула свои заговоренные ножи по четырем углам, надеясь, что они мою душу удержат, и провалилась в Омут. Тот, кто его хоть раз нашел, всю жизнь потом у сердца носит. Попасть в Омут легко, трудно обратно вернуться.

Несколько мгновений мне казалось, что ничего не изменилось. Тот же лес да звезды синие, та же стена домика из темных бревен. Только ни Саяны, ни Теньки рядом не было. И никого живого я не чуяла, присмотрелась – а лес-то рядом мертвый, вместо листьев на ветвях клочки душ человеческих трепещут, слезами, словно росой, блестят. Я переступила босыми ногами, раздумывая. Выходить из круга не хотелось, но не для того я в Омут пришла, чтобы на месте стоять. Стоило сделать шаг наружу, как вспыхнул за спиной мой защитный круг, загораясь демонским пламенем. Деревья закачались и раздвинулись, отползли, подбирая змеевидные корни, словно и они боялись ненароком коснуться того, кто шел ко мне.

Демон подходил неторопливо. У деревьев был зверь – с черной шерстью да головой рогатой, а подошел ко мне уже человек. Первый раз я его таким увидела – волосы темные, словно сама ночь, а глаза красные, как пламя, в котором души грешные горят. И красивый такой, что сил нет отвернуться, смотреть хочется до самой смерти, да только красота та – нечеловеческая, слишком притягательная. Не бывает у живых людей таких лиц, словно изображение, на бронзе отлитое, – совершенное и холодное. Одет демон был, словно великий князь: на плечах мантия алая, и с нее живая кровь на траву течет. И там, куда капает, – пузырится черная земля, а после застывает обугленным камнем.

Шайтас остановился в двух шагах от меня, склонил голову.

– Снова за ответами пришла, ведьма? – усмехнулся он. – Или решение приняла?

– За ответом, демон, – отозвалась я, не в силах оторвать взгляд от его красных глаз. – Ты Лелю и Таира тьмой укрыл, от меня спрятал? – шагнула ближе, сжимая кулаки. – Отвечай, Шайтас! Где они?

– Что же ты за помощью к суженому не идешь? – бросил он. – Его целуешь, а как ответ понадобился – ко мне пришла? Нечестно, ведьма.

– Тебе ли о честности говорить! Это ты их спрятал, тебе и отвечать!

– В моем мире их нет, ведьма.

Я нахмурилась, напряженно всматриваясь в пылающие угли глаз.

– Не верю!

– Мне нет нужды врать, – пожал он плечами.

– Как же нет? Хочешь меня к себе заманить, сам говорил.

– Те, кого я заманил, в котлах варятся да живой плотью псов моих кормят, – усмехнулся он. – А ты сама прийти должна. По доброй воле. – Шайтас шагнул еще ближе, так, что и не разделяло нас уже ничего. – Цвет моего мира, что вы зовете папоротником, загорится через три дня, Шаисса. Недолго ждать осталось.

– Скажи, где Таир и Леля! – выкрикнула я.

– Скажу, если заплатить готова. За все платить надо, сама знаешь. Даже я за приход к людям плачу, хоть и демон.

– Кровью расплачусь, – вскинула я голову. Кровь ведьмы большую силу имеет во всех мирах, а отданная добровольно и подавно.

– Плату я уже озвучил.

Я зажмурилась, не желая вспоминать. И вздохнула.

– Хорошо, демон. Заплачу. Что захочешь сделаю. Только скажи, живы ли они?

Шайтас смотрел мне в лицо несколько мгновений, а потом взмахнул рукой. Задрожал ночной воздух, и капли крови с его мантии поползли, сливаясь в багровую лужу. Одна за одной потянулись друг к другу, образуя круг. Шайтас присел рядом, подул тихонько, и кровь всколыхнулась, забурлила пузырями, а потом вмиг успокоилась и застыла стеклом. И в ней отразился сырой подвал и двое ребятишек на гнилой соломе.