Заметно постаревший фотограф Нахман Шмуэльевич был радушен настолько, насколько позволяло эхо близких разрывов.

Фаберже вошел в распахнутую дверь.

– Если бы вы знали, Карл Густавович, как я рад вас видеть в своем фотоателье! Как вы уехали, так просто не стало настоящих клиентов. Весь город словно вымер! Я стал уже подумывать, что время семейной фотографии закончились. Сейчас все больше фотографируются на паспорта.

– В этот раз семейной фотографии не будет, – угрюмо проговорил ювелир.

– Отчего так? Неужели ваша супруга Августа Богдановна приболела?

– Нет, слава богу, все здоровы. Просто… просто в Ригу я прибыл пока один. Мое семейство подъедет немного позже.

– Понимаю вас, – охотно поддакнул Нахман Шмуэльевич. – А знаете, как вы уехали из России, то там почти не осталось порядочных людей. – Вздохнув, он добавил: – А про остальных даже не знаю, что и сказать. Как они там будут жить дальше? Каким образом вас сфотографировать?

– В полный рост, – ответил Карл Густавович. Вытащив из нагрудного кармана белый платок, он завязал уголок в узел и аккуратно вправил его обратно таким образом, чтобы просматривался узелок. – Пожалуй, вот так…

– Вы полагаете, это будет красиво? – удивленно спросил старый фотограф.

– Я полагаю, что это будет правильно.

– Странно, прежде я никогда не замечал подобной моды. Вы будете первым, кто завязывает платок в узелок.

– Уверен, что и последним, – с горечью обронил Карл Густавович. – Я нищий… Этот узелок – скорбь по потерянному состоянию.

– Ах, вот оно что, – сочувственно покачал головой фотограф.

– Ну, чего же мы тянем, снимайте!

– Хм… Возможно, вы и правы. А теперь положите обе ладони на рукоять трости. Вот так… Поднимите немного подбородок, а то, знаете, у меня тут неважный свет. До войны он был куда ярче, чем теперь, уверяю вас. – Спрятавшись под черную материю, он что-то поколдовал, а потом, вынырнув слегка растрепанным, произнес: – А теперь прошу вас не шевелиться! – И уверенно снял крышку с объектива. – Когда вам нужны фотографии, Карл Густавович?

– Чем раньше, тем лучше. Иначе моя жена просто сойдет с ума.

– Уверяю вас, ей не придется долго ждать. Можете зайти завтра в это же самое время.

Поблагодарив, Фаберже покинул ателье.

Подошедший дипкурьер, коренастый молодой человек с мускулистыми красивыми руками, протянул Эдварду Одье письмо, отправленное канцелярией президента, и тотчас удалился. Отрезав уголок конверта ножницами, посол вытащил послание и, прочитав его, невольно нахмурился. На сворачивание дипломатической миссии президент отводил ему полтора месяца. В течение этого времени должны быть уничтожены все секретные документы, а швейцарские граждане, а их в Санкт-Петербурге оставалось несколько десятков, должны быть препровождены на родину.

Задача была не из легких.

Эдвард Одье подошел к полыхающему камину и швырнул в него письмо. Некоторое время он наблюдал за тем, как красноватые языки пламени жадно поедают плотные листы, а потом, позвонив в колокольчик, вызвал секретаря.

– Вот что, Анри, принесите мне бумаги проекта «С».

– Хорошо, господин посол, – охотно отозвался секретарь.

Неожиданно прозвенел телефонный звонок.

– Слушаю, – поднял трубку Эдвард Одье.

– Мне нужно с вами поговорить.

– Кто это?

– Денди.

– Приходите, я распоряжусь, чтобы вас пропустили.

Через несколько минут Анри вернулся, держа в руках четыре объемные папки. После октябрьского переворота в Петрограде действовал целый клубок военных разведок, особенно преуспевала британская, у которой в недавнем прошлом были серьезные связи с царствующим домом, позже она активно сотрудничала с Временным правительством, а вот теперь активно искала тропинки в сформированное правительство большевиков. Швейцария тоже не оставалась в стороне и на территории России имела собственные интересы.

Проект «С» начался три года назад и заключался в том, чтобы на территории России сформировать агентурную сеть из высокопоставленных служащих, которых в дальнейшем можно будет использовать в качестве агентов влияния.

Некоторые эсеры и большевики были завербованы еще в эмиграции и за прошедшие годы поднялись весьма высоко по карьерной лестнице. Среди них были и такие, что работали в Министерстве иностранных дел и в аппарате Чрезвычайной комиссии. Эти папки следовало уничтожить в первую очередь, потому что сразу после отъезда миссии здание захватят большевики. С собой их тоже не потащишь, слишком велик риск.

Положив папки с досье агентов перед камином, Одье развязал одну из них. С небольшой контрастной фотографии на него смотрел молодой человек тридцати пяти лет под партийным псевдонимом Мещера, в действительности его звали Виталий Кошелев. На нем был элегантный костюм, поверх светлой рубашки повязан темный полосатый галстук, завязанный большим узлом, высокая шляпа с небольшими полями чуть наклонена в сторону, начищенные ботинки отражали лучики света. Именно таковым он предстал в Берне, когда его завербовала швейцарская контрразведка. Сейчас он служил в Министерстве иностранных дел на одном из ключевых постов. Весьма полезный человек. Потенциал у него велик, вне всякого сомнения, он будет расти и дальше. Без сожаления Эдвард Одье швырнул листки в камин, и, охваченные яростным пламенем, они тотчас превратились в пепел.

Секретарь с удивлением посматривал на посла, сжигавшего секретные материалы. Видно, дела швейцарской миссии в России настолько скверны, что тот решил освободиться от столь ценного груза.

Раскрыв следующую папку, Одье увидел на фотографии светловолосого молодого мужчину лет тридцати, которого звали Василий Большаков. Подпольная кличка Денди, доставшаяся ему за умение элегантно одеваться. Еще совсем недавно он входил в боевую группу эсеров, а после удачного ограбления банка в Киеве уехал в Швейцарию, где с ним состоялся первый контакт. Быстрой вербовке поспособствовало его желание к разгульной и легкой жизни. Контрразведка делала на него ставку, полагая, что при смене режима тот займет один из ключевых постов. И не ошиблась – его деятельная раскрепощенная натура отыскала себя в ЧК. Помедлив, Эдвард Одье швырнул и эту папку в огонь.

– Ты что-то хотел сообщить, Анри? – хмыкнул посол, глянув на застывшего в изумлении секретаря.

– Да, господин Одье… – растерянно произнес секретарь. – К вам господин Большаков. Прикажете его не пускать?

– Нет, пусть заходит.

Через несколько минут без предварительного стука в дверь в кабинет вошел Василий Большаков. Он был в точности таким, как на сгоревшей фотографии, если не считать того, что за последний год малость прибавил в весе, а в черные волосы длинными нитями вкралась седина. Вот только вместо элегантного серого костюма, в котором он предпочитал расхаживать по улицам Берна, на нем была кожаная коричневая куртка, делавшая его официальнее и строже. Глядя на его острый, будто клинок, взгляд, трудно было подумать, что в Швейцарии большую часть времени он проводил не в изучении марксистских трудов, а в элитных борделях, оставляя о себе добрую память щедрого клиента.