…Я просыпаюсь посреди ночи от того, что меня грубо спихнули с постели на землю. Несколько мгновений, еще до конца не проснувшись, думаю, что нас нашел кто-то из выживших и ищет, что бы украсть. У меня бешено стучит сердце, нервы напряжены до предела…

А потом понимаю, что спихнул меня Тарвер. Я слышу, как он бормочет себе под нос, и у меня радостно екает сердце. Он в сознании. Это точно хороший признак.

Небо затянуто тучами, сквозь которые не проникает свет искусственной луны. Я подбираюсь к прогоревшему костру и подкладываю еще веток, чтобы при его свете увидеть лицо Тарвера.

У меня обрывается сердце.

Тарвер смотрит мимо меня остекленевшим, диким и – я никогда не подумала бы, что это вообще возможно, если бы не увидела в долине, когда там появился его дом, – испуганным взглядом. Он что-то неразборчиво бормочет, губы у него сухие и потрескавшиеся.

– Тарвер? – Я подползаю к нему. – Я дам тебе попить. Просто позволь мне…

Я тянусь потрогать его лоб, но в эту секунду он меня отшвыривает, и я скатываюсь на землю. Голова пульсирует от боли, звезды на небе расплываются и дрожат перед затуманенным взором… С нечеловеческим усилием я прихожу в сознание и сажусь.

Тарвер сидит, приподнявшись, и направляет пистолет прямо мне в лицо, но смотрит куда-то в пространство. И он страшно оскалился – никогда не видела его таким. Моя щека пульсирует и горит от его удара.

– Тарвер? – едва слышно шепчу я.

Он моргает, а потом поворачивает ко мне голову. Пистолет дрожит у него в руках, и он его опускает. Взгляд его сфокусирован, и одно это меня уже радует. Он сглатывает и…

– Сара, – хрипло говорит он, почти не разжимая сухих губ.

– Это я, – жалобно отвечаю я, будто умоляя его узнать меня. Но я и правда умоляю. – Пожалуйста, Тарвер. Это я, Лилиан. Твоя Лилиан, ты меня знаешь.

Он стонет и откидывается на спину, и из его руки вываливается пистолет.

– Господи, как же я по тебе соскучился.

– Я здесь, я рядом.

Мне нужно подобраться ближе, проверить температуру. Но что толку? Я и без этого знаю, что у него сильный жар. Подушка у него под головой промокла от пота.

– Сара, мне плохо.

Он в бреду думает, что я какая-то другая девушка. Может, его девушка, которая – кто знает? – ждет его дома. Я вдруг понимаю, что никогда его об этом не спрашивала.

– Я знаю.

Я сдаюсь. Мне не достучаться до его сознания. Я могу сделать только одно: вернуться в корабль, забраться глубже и найти больничное крыло.

Тарвер бормочет что-то еще, и я придвигаюсь ближе, чтобы забрать его пистолет. Он даже не шевелится. Я засовываю пистолет за пояс джинсов, поеживаясь, когда он касается кожи. Не знаю, как обращаться с пистолетами, но оставить его у Тарвера нельзя, не то он меня пристрелит в бреду.

С глубоким вдохом беру фонарь и, секунду поколебавшись, дневник Тарвера и ручку. Мне нужно нарисовать карту. Будет сложно ориентироваться в лабиринте перекошенных коридоров и разрушенных лестниц в кромешной тьме. Но я не могу ждать до утра. Тарвер в тяжелом состоянии.

Он такой худой. Раньше я не замечала, поскольку видела его каждый день, но сейчас, когда он спит и мечется в бреду, вижу, что он очень похудел. Убираю с его лба влажные волосы.

– Я вернусь, – шепчу я, – держись.

Ухожу обратно к кораблю, а он продолжает звать Сару. У меня сердце обливается кровью. Я сидела бы с ним, была бы его Сарой, если бы кто-то другой мог пойти искать лекарства. Но… я оставляю его наедине с призраками прошлого и иду к кораблю, не обращая внимания на зов Тарвера. Он умоляет меня вернуться.

В темноте корабль – непроходимый лабиринт.

За последние несколько дней поисков я нашла только один вход, поэтому каждый раз я иду по проторенному пути, по тем же разрушенным коридорам. Я поворачиваю и туда, и сюда, но всякий раз утыкаюсь либо в тупик, либо в рухнувший пол. В первую ночь я нашла пожарную станцию, а там – противопожарные одеяла, топор, огнетушитель и целую кучу химических фонарей – светящихся в темноте палок. Я определила, что они светятся около полутора часов, а потом начинают угасать, поэтому решила использовать их вместо часов. Проходит полтора часа, и я возвращаюсь проверить Тарвера. Еще полтора – снова возвращаюсь к нему. Я должна убедиться, что он не умер.

Я потеряла счет, сколько раз залезала в корабль. Фонарь меркнет после такого долгого пользования, и я выключаю его. Теперь у меня есть только светящиеся палки. Но пока что свет мне не нужен – я уже наизусть знаю этот коридор.

Направо прачечная. Я иду прямо. Чуть дальше в том направлении коридоры разветвляются и ведут в каюты персонала. Нахожу небольшой спортивный зал: все оборудование разбито вдребезги, и я даже не сразу понимаю, что это такое. Есть ли надежда, что в больничном крыле, если я его найду, будут необходимые лекарства?

У меня все плывет перед глазами, и я чуть не падаю – сказывается усталость.

Закрываю глаза и хватаюсь рукой за стену. Нельзя думать, что я ничего не найду.

Я жду, пока пройдет головокружение, и мысленно отмечаю, что нужно поесть, когда в очередной раз вернусь в лагерь. Когда вновь открываю глаза, понимаю, что оказалась на пересечении коридоров, где в прошлый раз поворачивала направо. Теперь я иду прямо, в новые коридоры.

Идти приходится осторожно: повсюду торчат стальные балки и электрические провода, и в любую секунду можно провалиться, ступив на разрушенный пол. Когда-то, лет десять назад, я видела «Икар» в разобранном виде. Когда он был всего лишь стальным каркасом да набросками в головах папиных конструкторов, я в нем играла. Но тогда он был новым, чистым, пустым и не осознавал своих возможностей. Теперь же он разрушен до неузнаваемости.

Я пытаюсь вспомнить корабль, в котором играла. Знала ли я тогда, для чего будут предназначены все помещения? Не помню. Знала ли, где было больничное крыло? Болела ли я?

Нет. А вот Анна болела. Впервые при мысли о кузине я не чувствую жгучей вины, от которой сдавливает горло. Вместо этого в памяти вспыхивают воспоминания, а вместе с ними – надежда.

Я помню запах мыла, сопровождавший нас на пути в больничное крыло. И не резкий запах медицинского обеззараживающего средства, а легкий, невесомый, чистый запах обычного мыла – из прачечной.

Значит, я недалеко.

Сейчас здесь не пахнет мылом, зато остро пахнет чем-то другим. Будто бы испорченной едой, приходит мне в голову. Такое чувство, что пахнет, как в хранилище мяса, в котором неделю не работало электричество, и мясо протухло. Но запах слабый.

Светящаяся палочка угасает. Нужно идти быстрее. Скоро нужно проверить Тарвера. Посмотреть его бинты, силой влить в него воду и надеяться, что он по ошибке не примет меня снова за врага. При мысли об этом у меня пульсирует синяк на щеке.