Итак, главным виновником трагедии Владимирский назначает все того же «стрелочника» Негоду, хотя и делает в его адрес запоздалый реверанс («задним умом каждый крепок».). Утверждение, что Негоду спас от расправы именно Владимирский, действительности не соответствует. Заступаться за Негоду никто на Черноморском флоте и не подумал. Обреченного офицера, как мы знаем, спас не Владимирский, а Сталин. Именно он, а не Владимирский «сохранил флоту боевого офицера». Мне понятна позиция писателя С. Зонина в отношении Владимирского. Послед­ний был главным героем книги Зонина, и тот, разумеется, всеми силами пытался представить его читателю если уж не как гениального флотоводца, то уж, по крайней мере, как талантливого. При этом он всеми силами старается обелить своего героя в связи с событиями 6 октября. Понимая, что разгром есть разгром, Зонин все же находит положитель­ный момент в том, что Владимирский отважно взял всю вину на себя: «Ответственность за решение... Ее принял на себя командующий флотом, когда встал вопрос о виновных и наказании».

На самом деле никакой вины Владимирский, а вместе с ним и Кузнецов брать не желали, а напротив, пытались еще обвинить в своих грехах никаким боком не имеющего отношения к их авантюре генерала Петрова! Даже после сня­тия с должности Владимирский слал возмущенные письма, «не понимая», за что был снят, где уж тут «ответственность за решение». Более того, сам того не понимая, несколькими строками далее в своей книге Зонин приводит слова Влади­мирского, из которых следует, что никакой особой вины за сотворенный им разгром он не признал даже на старости лет.

Своими ошибками Владимирский вовсе не считает личное бездарное планирование операции, и такое же без­дарное руководство этой операцией с берегового КП, а всего лишь факт отсутствия должного количества истребителей над кораблями. Причем и здесь он все переворачивает с ног на голову. Адмирал пишет: «Мои ошибки: 1. Не использовал для прикрытия всю могущую быть использованной истре­бительную авиацию. Это хотя несколько и увеличило бы прикрытие, но все-таки не решило бы задачи, т.к. вместо 3—4 истребителей могло быть максимум 5—6... 2... Усиление прикрытия истребителями ДД действительно не решило бы задачи». Как ни прискорбно говорить, но адмирал врет! Поразительно, что врет он даже не для читателей, а самому себе в личном дневнике! Для чего? Возникает подозрение, что Владимирский до конца жизни так ничего из событий 5 октября 1943 года для себя и не уяснил! От этого становится, прямо скажем, не по себе, ведь адмирала Владимир­ского у нас традиционно преподносят как одного из самых интеллектуальных и высокообразованных отечественных флотоводцев! Заметим, даже утверждая, что он, как коман­дующий флотом, виноват только в том, что послал мало истребителей для прикрытия кораблей (во всем осталь­ном, получается, он действовал совершенно правильно!), Владимирский и тут спохватываясь, оговаривается, что это все равно «не решило бы задачи». Это, мягко скажем, еще одна неправда, так как именно своевременное грамотное прикрытие отходящего отряда кораблей истребителями (которые, как мы знаем теперь из оперативных документов, у Черноморского флота имелись в достатке) как раз и могло спасти корабли!

Совсем смешно звучит утверждение адмирала, что вторая его (Владимирского) вина состоит в том, что он «доверил эту операцию комдиву, в котором уверен не был». Позвольте с этим не согласиться! Именно Владимирский, а никто иной, назначил Негоду на должность комдива, именно он «пиарил» Негоду в масштабах всего ВМФ СССР, как мастера набеговых операций с соответствующими статьями в «Морском сбор­нике». А потому свое якобы недоверие к Негоде адмирал придумал уже задним числом после событий 6 октября.

Странны и рассуждения адмирала Владимирского о «нравственном элементе». Это еще один его камень в адрес все того же Негоды. Но, как мы знаем, это именно Влади­мирский не давал своевременно приказа на уничтожение поврежденных кораблей, поставив того же Негоду в безвы­ходное положение.

Думается, что если бы Владимирский на самом деле «мог чужую беду, чужую боль ощущать как свою», то об этом надо было на закате своей жизни честно и прямо сказать, хотя бы в своем дневнике (которого все равно никто бы долго не увидел): «Товарищи! Это я и только я виноват в напрасной гибели семи сотен моряков! Каюсь, прошу прощения у их матерей, вдов и сирот! Простите меня, подлеца!» Но ничего подобного флотоводец так и не сказал.

Потеря трех боевых кораблей и многих сотен боевых товарищей не могла остаться незамеченной на Черномор­ском флоте. Думаю, что больше всего людей потрясла не просто гибель кораблей (война есть война), а та бездарность, с какой они были угроблены.

Из политического донесения начальника политотдела эскадры Черноморского флота капитана 1-го ранга В. Обитина: «Настроение личного состава эскадры в связи с гибе­лью кораблей. Известие о гибели кораблей было воспринято личным составом эскадры исключительно болезненно. Жалея о больших потерях эскадры и скорбя о погибших товарищах, многие офицеры и краснофлотцы плакали... Наряду с общим здоровым политическим и моральным состоянием имели место и отрицательные высказывания. На гвардейском крейсере “Красный Кавказ” в кубрике электриков найдена анонимная записка следующего содержания: “Милый Фриц! Ты хоть и в чужом море, а мне придется, видимо, утонуть в своей хате!” Автор не найден. Ведется расследование.

В ряде высказываний некоторые краснофлотцы прояв­ляют малодушие и трусость.

Краснофлотец Штылов (крейсер “Красный Кавказ”), узнав о гибели кораблей, сказал: “Вот теперь и воюй, пойдешь в море, и тебя утопят! А зачем зря погибать?”

Краснофлотец Ганьцев с того же корабля сказал: “Ну, теперь в море и не показывайся, сразу же утопят!”

Старшина 2-й статьи Ткаченко (эсминец “Бойкий”) сказал старшине 2-й статьи Федорову: “Зачем ремонти­ровать автомат, все равно, если налетят “козлы” (т.е. “лаптежники”. — В.Ш.), он не поможет!” Некоторые крас­нофлотцы высказывали желание списаться с кораблей на берег... Многие краснофлотцы выражают неудовольствие по поводу того, что над нашими кораблями было мало нашей авиации.

Старшина 2-й статьи Чудовищ со сторожевого корабля “Шторм” заявил: “Очень глупо сделали, что послали корабли. Они не могли причинить такого ущерба немцам, сколько стоят сами”.

Краснофлотец Винник (сторожевой корабль “Шторм”): “Еще рано было посылать туда корабли, а то вот загубили три корабля! ”

Отрицательное настроение по своему характеру сводится главным образом к следующим вопросам:

1. Реакция на недостаточное обеспечение кораблей авиа­цией сопровождения.

2. Недостаточная помощь кораблям, терпящим бед­ствие.

3. Настроение, связанное с критикой действия командо­вания, руководившего операцией, а также вышестоящего.

4. Настроение, связанное с явно недостаточным коли­чеством индивидуальных и коллективных средств спасения тонущего корабля».

Честно говоря, в приведенных начальником политот­дела эскадры примерах я не нашел никакого проявления трусости. Зато есть иное — полное неверие личного состава в способность своего высшего руководства руководить бое­выми действиями, понимание моряками того, что в первом же выходе в море они повторят трагическую судьбу своих товарищей, ощущение полной безнадежности и обречен­ности. Что касается выводной части политдонесения, то все 4 пункта — это претензии матросской массы к своему командованию, бросившему их на произвол судьбы. При этом моряки справедливо негодуют: «Ладно, не хватало само­летов, но ведь спасательные средства на кораблях должны же были быть в должном количестве?» Здесь-то начальникам что помешало, кроме вопиющего непрофессионализма, голово­тяпства и поразительного равнодушия к чужим жизням?