У победы, как известно, всегда много отцов, зато пораже­ние всегда сирота — это старая и хорошо известная истина. Однако есть свои авторы и у поражений.

Не может не вызвать удивления воистину «новаторское» решение оперативного управления Черноморского флота, одобренное и утвержденное командующим вице-адмиралом Владимирским. Вопреки элементарной логике, штаб флота спланировал набеговую операцию так, что, в отличие от всех предыдущих походов, когда корабли, действуя у побережья противника, отрывались от него за 2—3 часа до рассвета, на этот раз артудар по портам было решено почему-то произ­вести с рассветом 6 октября. Подход кораблей на дальность радиуса действия наших истребителей дальнего действия планировался при этом только на 9—10 часов утра. Таким образом, корабли заранее обрекались на долговременные атаки авиации противника во время своего отхода в светлое время суток.

Называя вещи своими именами, можно с грустью кон­статировать, что именно штаб ЧФ во главе с командующим флотом заранее обрек участвующие в операции корабли на верную гибель. Ведь в штабе прекрасно знали, что флот не имеет никакой возможности надежно прикрыть отходящие корабли достаточным количеством дальних истребителей дальнего действия даже после пресловутых 9—10 часов утра!

Поразительно, но преступная халатность операторов штаба ЧФ и командующего флотом при планировании опе­рации не нашла своего отражения ни в одном из документов, посвященных трагическим событиям 6 октября. Что это — вопиющее непонимание прописных тактических истин или опять наша надежда на вечное «авось»?

О вопиющей безграмотности в организации операции 6 октября предпочитают молчать практически все издания. Оно и понятно: если признать преступное планирование операции, то тогда становится совершенно ясно, кто на самом деле несет всю ответственность за произошедшую трагедию. Поэтому нечестно обвинять Сталина в том, что он необоснованно расправился с командующим Черномор­ским флотом. Уж кто-кто, а Верховный главнокомандующий детально разобрался в событиях 6 октября и совершенно точно определил степень вины каждого из начальников в происшедшем

А вот мнение об организации набеговой операции 5—6 октября бывшего командира эсминца «Бойкий» Г.Ф. Годлевского.

«Управление кораблями в боевой обстановке было гро­моздким и усложненным Специальной таблицы условных сигналов (ТУС), которая в такой тяжелой обстановке могла значительно ускорить и упростить обмен телеграммами между кораблями и берегом, не составлялось. Кроме того, радиообмен нарушался из-за неисправности средств связи на кораблях.

Одновременная гибель трех новых кораблей — лидера и двух эскадренных миноносцев — естественно, произ­вела тяжелое впечатление на личный состав эскадры. На информациях, проводившихся на всех кораблях эскадры, люди сдержанно выслушивали горькую правду о гибели товарищей, каждый моряк давал клятву отомстить за боевых друзей...»

Писатель Зонин С.А. в своей книге «Верность океану», посвященной адмиралу Владимирскому, пишет о событиях 6 октября 1943 года, что Владимирский очень сильно пере­живал события 6 октября и много думал об этом в послево­енное время. Уж не знаю, о чем думал адмирал, о погибших ли по его вине людях или о своем снятии с должности, кото­рое он, разумеется, считал незаслуженным. С. Зонин нашел дневники адмирала Владимирского и выписал оттуда неко­торые мысли отставного адмирала. Думается, что и нам надо бы с ними познакомиться. Итак, вот, что пишет С. Зонин: «В своих записях Владимирский не раз возвращается к дра­матической гибели своих кораблей. Что Негода допускал одну за другой серьезнейшие тактические ошибки, что командир “Способного” Горшенин обрек свой эсминец, продолжая оставаться на месте гибели двух кораблей, — сомнений не было. Подвел разведотдел, дав устаревшие сведения: как выяснилось позже, за два-три дня до выхода отряда числен­ность бомбардировщиков и истребителей противника на аэродромах Крыма возросла, по крайней мере, вдвое. Но пре­жде всего Владимирский хотел понять, в чем виноват он сам. Ко времени второго налета отряд прикрывали уже девять истребителей, но это не спасло “Беспощадный”. Корабли сбили восемь, подбили три самолета, истребители ДД сбили четырнадцать. Летчики и зенитчики дрались геройски! Но три корабля флот потерял. К причинам ошибок комдива Владимирский возвращался не раз. Для воевавшего два года офицера ошибки трудно объяснимые. Он пришел к выводу, что решающую роль в событиях того рокового дня имел “нравственный элемент”. В записях сорок третьего: “Решение комдива подобрать... летчиков... было вызвано, по его словам, опасением, не осудят ли его за то, что не взял пленного... Обстановка, когда дороги каждые 15—20 минут, и корабли, находясь недалеко от берегов противника, должны быть на полных ходах, была забыта”. Далее Владимирский продол­жает: “После первого налета... комдив видел, что “Харьков” можно спасти только буксировкой, район же действий всего 50—60 миль от берегов противника. Противник атакует Ю-87 — самыми опасными для кораблей. Их эффективность Негода отлично знает еще с обороны Одессы. Суммируя — обстановка крайне неблагоприятная. И он решает букси­ровать “Харьков”! Это не решение, это инерция, это боязнь быть обвиненным в трусости. Прими Негода правильное решение после первого налета, то есть если б был потоплен “Харьков”, корабли за три часа до второго налета прошли бы 90 миль — были бы уже у себя. Все бы закончилось потерей одного корабля... Через три часа второй налет. “Беспощад­ный” лишается хода... Комдив решает буксировать корабли по очереди, несмотря на доложенную ему уже мою радио­грамму, разрешающую топить “Харьков”. Следовало топить и “Беспощадный”, сняв людей. За два часа до последующего налета “Способный” был бы уже в 50—60 милях от своих берегов...”

“Этот тяжелый для нас урок, — пишет Владимирский, — есть прежде всего, расплата... за боязнь принять ответствен­ное решение, боязнь быть обвиненным в трусости, если оставлен, утоплен корабль... Правда, на нашу психологию влияет и “бытие” — авось удастся спасти корабль, их у нас так немного”. Итак, комдив не решился топить поврежденный лидер и в дальнейшем действовал по инерции раз принятого решения. А ведь он должен был помнить о боевом приказе командующего эскадрой перед набеговой операцией к бере­гам Румынии в декабре 1942 года. В том приказе сказано: “Тяжело поврежденный, лишившийся хода корабль топить, а личный состав спасать по обстановке”. И не мог Негода не знать, что Владимирский справедлив, всегда защищает своих командиров от облыжных обвинений. В дневнике есть такая запись: “Никогда не обвинял командиров в трусости, да к этому и никогда (в дневнике подчеркнуто. — С.З.) не было оснований. Наоборот, защищал от неправильных обвинений свыше. Всегда подробно разбирал причины допущенных ошибок, давал им свою оценку...”» И все-таки в том, что Негода не смог принять правильного решения, Владимирский видел и свою вину: не воспитал, как должно, своего командира, вручил руководство операцией офицеру, которому не доверял до конца.

Ответственность за решение... Ее принял на себя коман­дующий флотом, когда встал вопрос о виновных и наказании. Владимирский не стал «распределять ответственность». Негода воевал храбро, после войны стал адмиралом, коман­довал соединениями. В книге своих военных мемуаров он не раз с любовью и уважением вспоминает Владимирского. Оставить тогда Негоду на флоте было очень непросто. Но Владимирский помнил, как сам в сорок первом разрешил спустить шлюпки с «Фрунзе», чтобы подобрать моряков потопленной канлодки, помнил, как, сомневаясь в Негоде, все же поручил ему командование отрядом. Негода ока­зался плохим тактиком, но сердцем его понять можно... Б.Ф. Петров вспоминал разговор с командующим флотом вскоре после гибели трех кораблей: «Адмирал встал и, пыт­ливо глядя мне в глаза, спросил: “А вы утопили бы «Харьков»? И когда Петров задумался, а потом произнес: “не знаю”, Владимирский сказал: “Вот то-то и оно!.. Я благодарен вам за честность, а то сейчас все говорят — я утопил бы! Задним умом каждый умен...” Владимирский сохранил флоту боевого офицера, потому что мог чужую беду, чужую боль ощущать как свою».