Не наблюдай я раньше за работающим дирижаблем, то понятия не имел бы, что происходит, а теперь даже смог объяснить это Пэтрис, которая, ослабив ремень безопасности, наклонилась надо мной, чтобы лучше разглядеть маневры летательного аппарата.

— Он под высоким давлением закачивает в цистерны нужное количество гелия, чтобы предотвратить преждевременный подъем, — проговорил я ей на ухо. — Иначе дирижабль не сохранит способность зависать в воздухе, когда отпустит груз, а винты не смогут удержать его.

— Ух ты! — произнесла Пэтрис, вытягивая шею.

Она оказалась практически у меня на коленях. Давно уже со мной так близко не было женщины, такой теплой и приятно пахнущей. Я положил руку ей на плечо — чтобы поддержать, — а Пэтрис, повернув голову, лукаво на меня посмотрела.

Я думал — нет, я по-прежнему думаю, — что Пэтрис посетила мысль о возможности поцелуя. Сам-то я уже давно мечтал о том, чтобы поцеловать Пэт Эдкок, и вот теперь наши губы разделяли какие-нибудь сантиметров двадцать.

Больше они не сблизились ни на миллиметр. Ни Пэтрис, ни я не посмели сделать последний шаг. Да, ее звали Пэт Эдкок, но эта была другая Пэт Эдкок, и я не мог не принять это во внимание.

Томительно-сладостное мгновение промелькнуло. К нам снова обратился пилот:

— О'кей, ребята, мне разрешили заходить на посадку. Проверьте, чтобы ваши ремни безопасности были пристегнуты.

Пэтрис выпрямилась и выполнила инструкцию. Я тоже. Не знаю, как у нее, а у меня осталось чувство сожаления от того, что наши губы так и не соприкоснулись.

Пилот дирижабля снизил свой огромный воздушный корабль еще на метр-другой, пока удерживающие груз тросы не ослабли. Рабочие на земле быстро высвободили их, и дирижабль плавно поднялся вверх и двинулся в сторону восходящего солнца. Вскоре я потерял его из виду, поскольку наш пилот уже сажал свою машину на посадочную площадку Кэмп-Смолли.

Пока мы ждали грузоподъемник для спуска Хильдиного ящика на землю, я успел увидеть, как рабочие прицепляют раму с подлодкой к небольшому трактору. Ребята времени даром не теряли. Через несколько минут трактор уже тащил всю эту махину к разгрузочному доку размером с бальный зал пятизвездочного отеля.

Как только мы ступили на землю, двое охранников Бюро жестами пригласили нас войти внутрь дока. Шедшая рядом со мной Пэтрис споткнулась, она с любопытством глядела в направлении одного из зданий, у которого несколько охранников Бюро и пара солдат в незнакомой мне форме и в голубых беретах яростно, до крика, спорили о чем-то друг с другом. Из-за чего разгорелась склока, я, конечно, не знал, но не стал спрашивать у Пэтрис.

Нас же люди Бюро не просто пригласили внутрь, они нас туда чуть не втолкнули. Как только подлодка и мы оказались в доке, его огромная стальная дверь со стуком опустилась, отрезав нас от внешнего мира, и рабочие начали снимать с субмарины брезентовое покрытие.

Даже в этот волнующий момент я отметил кое-что забавное. Рабочие не были обычными грузчиками, используемыми Бюро для тяжелых работ. Разгрузку производили старшие офицеры. Я узнал в нескольких из них высших военных чинов из арлингтонского штаба, и им явно не нравилось то, что их используют в качестве грубой рабочей силы.

Впрочем, я не особенно задумывался над этим, меня волновало нечто более важное. Впервые я видел субмарину Страшил целиком, и она ничем не походила на виденные мною суда.

Когда брезент с одного конца подлодки сняли, нашим взорам предстала квадратная корма с тремя большими, похожими на выхлопные сопла огромной ракеты отверстиями, образующими треугольник. Я не заметил ни гребного винта, ни руля. На носу находилась группа соединенных между собой стержней, назначения которых я не знал. Между ними мерцала беловатым светом квадратная штуковина, показавшаяся мне странно знакомой. Остальная часть корпуса представляла собой лишенную характерных черт металлическую поверхность, обозначенную лишь люком на верхней палубе.

Я услыхал свое имя и обернулся. Меня окликнул заместитель директора Маркус Пелл, хорошо, видимо, выспавшийся и только что принявший ванну. Позади меня голос Хильды произнес:

— Он хочет, чтобы ты взошел на борт подлодки. Ступай!

Я подошел. Генералы и замы-штабисты подкатили к борту подлодки лестницу на колесиках, и Пелл стоял возле нее, нетерпеливо поджидая меня.

— Поднимайтесь к люку, Даннерман, — приказал он. — Попробуйте убедить этих ваших уродцев не доставлять нам большого беспокойства.

Я подчинился приказу, несколько недоумевая — о каком таком беспокойстве говорит Пелл. Потом стоящие на палубе «рабочие» открыли люк, и недоумение мое только усилилось, впрочем, весьма значительно.

Прежде всего в нос мне шибанула исходящая из подлодки вонь, худшая, чем когда-либо, и вдобавок с новыми, крайне неприятными ингредиентами. Потом передо мной возник лейтенант полиции в форме, запыхавшийся, будто только что пробежал несколько километров без остановки. Окинув меня сердитым взглядом, он прорычал:

— Кто ты такой, черт тебя дери? — и, не дожидаясь ответа, повернулся к Заму, который уже взобрался вслед за мной на палубу. — Есть здесь кто-нибудь, кто может поговорить с этими уродами? Они не позволяют нам даже прикасаться к машинам. Доктора Эвергуд не подпускают к Доку с обгоревшей рукой и… и сержанта Кохлана вырвало, — закончил он мрачно.

Это объясняло наличие нового «аромата», но не дало объяснения тому факту, что вторым человеком, выбравшимся из люка на палубу, оказалась тучная негритянка в замызганном белом халате, которую я никогда прежде не видел. Зам не дал мне возможности задать ему хотя бы один вопрос.

— Слышали, что сказал лейтенант, Даннерман? — сурово спросил он. — Спускайтесь и приструните ваших уродцев!

Как только я попал внутрь подлодки, Берт и Пиррахис ринулись ко мне и стали шумно требовать новостей и объяснений.

— Погодите минутку, — взмолился я — на языке хоршей, естественно, — оглядывая помещение.

Частично зловоние исходило от трех похоронных мешков, сложенных друг на друге, в нижнем, самом большом, находилось, как я понял, тело покойного Дока, в двух других содержались трупы вражеских воинов, Страшил. Еще одним компонентом невыносимой вони были пара подсыхающих лужиц блевотины на полу, прямо под насестом, на котором восседал корабельный Чудик, заслоняющий лицо своим веерообразным хвостом и пронзительным криком выдающий мне свою порцию жалоб — на сей раз по-английски. Бледный сержант, которого стошнило, удрученно посмотрел на меня и проговорил слабым голосом:

— Он все время вот так верещит. Они все словно взбесились. Похоже на то, подумал я. Выживший Док поддерживал двумя руками свою забинтованную культю и громко мяукал, обращаясь к Пиррахис, которая отвечала ему в таком же тоне. Единственными субъектами, способными разговаривать или действовать и не требующими немедленного к себе внимания, были два механизма— «рождественская елка» Берта и уцелевший боевой робот. Я оценил это.