Павел I в залах Гатчинского дворца. Рисунок XIX в.

Такую же дисциплину взялся император водворять и в правительственных учреждениях. Нередко сам внезапно являлся в какое-нибудь присутственное место, и горе тем, кого он не заставал за работой. «Мир живёт примером государя. В канцеляриях, в департаментах, в коллегиях, везде на столах свечи горели с 5 часов утра… Сенаторы с 8 часов утра сидели за красным столом». Жизнь замирала в восемь вечера, когда император отходил ко сну.

Павел был непредсказуем, минуты спокойствия сменялись у него приступами гнева, он требовал беспрекословного подчинения и не терпел возражений. «Характер Павла представлял странное смешение благородных влечений и ужасных склонностей… С внезапностью принимая самые крайние решения, он был подозрителен, резок… В минуты же гнева вид у Павла был положительно устрашающий» – такое описание императора оставила фрейлина княгиня Дарья Христофоровна Ливен, урождённая Бенкендорф, сестра графа А.Х. Бенкендорфа. Всё, что он приказывал, должно было исполняться быстро и точно. Любая медлительность его раздражала. Павлу казалось, что ему не оказывают должного почтения, что «достоинство его недостаточно уважаемо», и поэтому в малейшем неповиновении ему мерещились заговоры. За любой, даже незначительный проступок могло последовать суровое наказание. При этом в расчет не принимались ни чины, ни заслуги, ни родственные связи («У меня нет в России других знатных, кроме тех, с которыми говорю и пока я с ними говорю», – якобы сказал Павел шведскому королю). Так, только за четыре месяца 1797 года за различные провинности император уволил со службы 117 офицеров. Эта встряска после спокойных дней Екатерины держала высшее сословие России в состоянии постоянного напряжения, абсолютной неуверенности в завтрашнем дне.

Адъютант фельдмаршала Н.В. Репнина Ф.П. Лубяновский дал такую характеристику царствованию Павла I: «Эта эпоха имела уже свои названия. Называли её, где как требовалось: торжественно и громогласно – возрождением; в приятельской беседе, осторожно, вполголоса – царством власти, силы и страха, втайне, между четырёх глаз – затмением свыше».

В то же время в народе Павел пользовался популярностью. Он открыто пренебрегал сословными различиями: «Все суть мои подданные, все они мне равны, и всем равно я государь». Вероятно, считал крепостное право злом. При вступлении на престол впервые российскому государю присягали крепостные крестьяне. По словам княгини Е.Р. Дашковой, «крестьяне вообразили, что они больше не принадлежат помещикам, и некоторые деревни в различных губерниях возмутились против своих господ». Были приняты законодательные акты, запрещавшие продавать дворовых и крепостных без земли, а также принуждать крестьян к работам в воскресные и праздничные дни. Барщина ограничивалась тремя днями в неделю. По отзыву одного из убийц Павла, Л.Л. Беннигсена, «несомненно, что император никогда не оказывал несправедливости солдату и привязал его к себе, приказывая при каждом случае щедро раздавать мясо и водку». После гибели Павла солдаты говорили: «Он был наш отец!»

Стремясь изжить волокиту, император приказал устроить во дворце «обширное окно, в которое всякий имел право опустить своё прошение на имя императора». Павел хранил ключ от той комнаты у себя и каждое утро в седьмом часу отправлялся туда и собирал прошения, потом прочитывал и быстро накладывал резолюции. «Никакие личные или сословные соображения не могли спасти виновного от наказания» (Н.А. Саблуков). «Народ, говорят, был счастлив. Его, говорят, никто не притеснял. Вельможи не смели обращаться с ним с обычною надменностью; они знали, что всякому возможно было писать прямо государю и что государь читал каждое письмо. Им было бы плохо, если бы до него дошло о какой-нибудь несправедливости; поэтому страх внушал им человеколюбие» (драматург А. фон Коцебу). Позже эта традиция прервалась, поскольку в окно начали кидать пасквили и карикатуры на императора. «Из 36 миллионов людей, – продолжал Коцебу, – по крайней мере, 33 миллиона имели повод благословлять императора, хотя и не все осознавали это».

В своей жизни Павел ориентировался на двух великих правителей: Петра I и Фридриха II. Недаром он подобно Екатерине считал себя продолжателем Петровых дел (вспомним хотя бы надпись на памятнике Петру, поставленном в правление Павла, – «Прадеду – Правнук»), а подобно отцу вводил в русской армии прусские порядки. Однако Екатерина и Павел по-разному понимали наследие Петра. Екатерина в большей степени отдавала дань внешней стороне дела, она считала необходимым продолжение петровской политики (например, внешней – борьбу за выход к Чёрному морю), но всегда применительно к новым социальным условиям (дворянство при ней получило право не служить, что отменяло главный принцип Петра I: государству служат все); Павел же, отринув захватнические претензии (хотя и ввязавшись под конец в бессмысленную для России войну с республиканской Францией, имевшую чисто идеологическую подоплёку) и сосредоточившись на внутренней жизни, казалось, лучше понимал своего великого предшественника, но следовал ему искусственно, формально, не учитывая происшедших перемен. В этом несоответствии и заключается трагизм павловского царствования. Он хотел быть Петром Великим, не обладая его талантами и в совершенно иную историческую эпоху.

По непредсказуемости Павла сравнивали с Петром III (отцом, которого он видел раза два в жизни, но образ которого сохранял в сердце до конца своих дней), по благородству с Дон-Кихотом (в его попытках изменить неизменяемое) и даже с Гамлетом (якобы во время пребывания Павла в Вене в 1781 году актёр Придворного театра Брокман отказался исполнить роль датского принца, ибо в таком случае в зале окажутся сразу два Гамлета). О донкихотстве Павла скажем особо.

Посвящение Павла I в гроссмейстеры Мальтийского ордена. Эскиз медали

В его стремлении регламентировать общественную жизнь, в его любви к военным парадам и маневрам, в повышенном внимании к слову и жесту проявляется ещё одна характернейшая черта Павла – рыцарственность. У него были высоко развиты понятия о чести, долге, достоинстве и великодушии, до предела обострено чувство справедливости, именно его попытки «вложить» в общество порядок и милосердие, пусть даже насильно, и выдают в нём Дон-Кихота. Средневековое рыцарское сознание Павла также не соответствовало времени, в котором он жил. В России не было рыцарства. Допетровские времена слишком отличались от аналогичной европейской эпохи. Но Павел упорно шёл к своей цели. Он повелел составить «Общий гербовник дворянских родов Всероссийской Империи», в который по мере утверждения вносились гербы дворянских фамилий. В день коронации он утвердил статуты российских орденов, создав, по сути, русскую орденскую систему. Причём понимал орден не просто как награду, а прежде всего как организацию кавалеров-рыцарей, как духовное братство. Появились орденские одеяния, праздники и традиции.

Но самым главным орденом стал для него Мальтийский. В то время Орден Святого Иоанна (в Иерусалиме) с тогдашней резиденцией на Мальте находился в сложном положении, и Павел милостиво принял этот католический орден под своё покровительство, а затем был провозглашён его 72-м Великим магистром. Центр Ордена переместился в Петербург, где были учреждены Православная Приория и родовые командорства. Мальтийский крест вошел в число российских орденов, а его изображение включено в российский государственный герб. Потом Александр I отказался от звания Великого магистра, и Орден вновь переместился в Европу. «Мальтийский след» в русской истории промелькнул ярким, незабывшимся лучом средневекового ренессанса императорской мечты. В преддверии войны с Англией Павел, может быть, в шутку предложил европейским правителям решить все свои противоречия в честном рыцарском поединке, и хотя на этот призыв, разумеется, никто не откликнулся, он показал, что русский император жаждет мира и стабильности в Европе, хотя и стремится к этому весьма экстравагантным способом. Идея рыцарства воплотилась и в Михайловском замке, построенном с невероятной быстротой. Павел сам принимал участие в разработке архитектурного проекта. Эта средневековая крепость, окружённая со всех сторон водой, должна была спасти императора от его врагов, он переехал туда за месяц с небольшим до смерти, там же встретил и свой конец.