«Современный еврей в значительной степени отошел от веры своих предков», — констатировала Г. Стайн, и применительно к США 1896 года это, конечно, было верно. По ее мнению, это произошло по нескольким причинам:

Во-первых, на евреев оказал огромное влияние всеобщий скептицизм, который распространился в нашу эпоху среди всех слоев общества — это объясняется тем, что ввиду их высоких умственных способностей и формализма их религии они естественным образом легко воспринимают революционные идеи и быстро учатся скептицизму во всех его проявлениях. Те, кто по своему складу больше тяготеет к религии, начали по-своему отступать от своей прежней веры.

Стремление уйти от религии Гертруда Стайн объясняет тем, что сама религия «превратилась в мертвую формальную оболочку с пустым содержимым, лишенным жизни». Ничего особенного в этом мнении нет, так и тогда, и сейчас рассуждали и рассуждают многие. Обратим внимание на высказанное Г. Стайн, в общем, националистическое утверждение о заведомых интеллектуальных талантах представителей еврейского народа как таковых. В книге «Les Précieux», вышедшей спустя семьдесят лет после того, как Г. Стейн написала это эссе, Бернар Фей (Bernard Fay, 1893–1978) уделил дружбе с Гертрудой отдельную главу, назвав ее «Запах розы»226. Рассказывая о совместных долгих прогулках и происходивших тогда дискуссиях, он вспоминал, как Гертруда повернулась к нему, посмотрела прямо в глаза и сказала: «Выложи правду, Бернар, признайся, ты чересчур умен, чтобы не быть евреем». В контексте настоящего обсуждения важно не то, что эти подозрения был как раз совершенно беспочвенны, а то, что при подобном отношении к евреям Гертруде, больше всего ценившей в людях именно пытливый ум, не было никаких резонов отрицать свое еврейство или уходить от него.

Возвращаясь к ее эссе, перейдем к главному. Указав, что «к духовным причинам отхода от древней веры добавляется и чисто практическая невозможность в наш бурный девятнадцатый век соблюдать шаббат, отмечать религиозные праздники, держать посты и проводить длинные молитвы, готовить пищу и содержать домашнее хозяйство по закону веры — то есть стало невозможно поддерживать все те традиции семейной жизни, что так долго служили сохранению единства народа», Гертруда делает вывод, который отнюдь не был единственно возможным из вышесказанного:

Эти изменения сегодня несут в себе опасность для жизнеспособности и будущего всего народа. Ныне еврей благодаря своему умению обращаться с деньгами и стремлению опираться на родовые связи сумел достичь зримого могущества. Поэтому, с одной стороны, перед ним приоткрылись двери христианского мира, и теперь иноверец рад быть его другом, но, с другой стороны, огромное влияние еврейского народа вызывает к жизни старые предубеждения и неприязнь к еврею, и сейчас есть ощущение, что грядет худший антиеврейский кризис в истории. Примерами этим процессам могут служить и те идеи, которые сейчас так популярны в Германии, и недавний антиеврейский бунт в Париже, и недавняя волна эмиграции из России.

Разумеется, в приведенной цитате обращают на себя внимание пророческие слова о том, «что грядет худший антиеврейский кризис в истории», написанные почти за полвека до Холокоста! Однако заметим и первую фразу абзаца — перечисленные Г. Стайн изменения «несут в себе опасность для жизнеспособности и будущего всего народа»; этот процесс, какими бы естественными ни были его причины, виделся ей опасным именно исходя из перспективы общенационального будущего. В попытке найти решение очерченной ею проблемы Г. Стайн дезавуирует важность традиций, которые принято считать проявлениями еврейской этнокультурной самобытности:

Нельзя сказать, что традиции и ритуалы, которые несут в себе память о великих событиях в истории еврейства, могут повлиять на жизнеспособность народа, для которого они — лишь его возвышенные символы.

Раз так, то проблеме нужно найти какое-то другое решение, и 22-летняя Гертруда Стайн предлагала их два, совершенно разных и, если следовать авторской логике, взаимодополняющих.

Во-первых, Гертруда признает право на уход еврея из общины, к которой он как бы принадлежит по рождению, но этот уход превращался у нее в начало пути подлинного гуманистического миссионерства:

Следует признать право еврея на обособленную жизнь неотъемлемым, принадлежащим ему от рождения. Пусть он не отказывается от него и не наносит тем самым ущерб самому прекрасному, что есть в нем самом; пусть лучше его чувства обратятся к достижению высоких задач, и пусть он даст своему народу новую цель — распространять всеми силами идеалы благородного братства между людьми. Пусть он все же остается евреем, хоть иудаизм для него теперь уже не вера, а религия дерзания. Пусть иудаизм будет означать братское единение людей, разделяющих одни благородные цели и великие дела. Так еврей будет оставаться евреем, выполняющим высокую миссию.

Во-вторых, признавая несомненное право евреев на выход из общины, она выступила категорически против их, казалось бы, фундаментального права на свободу любви и выбора тех, с кем они создают семьи. Тезис Гертруды в этой связи весьма радикален и не оставляет места двусмысленностям:

Еврей может вступать в брак только с евреем. Он может иметь деловые отношения с иноверцами, он может работать и отдыхать вместе с ними, может посещать их школы и подчиняться их указаниям, но в сакральном пространстве дома, в священном кругу семьи и других родных еврей должен быть только с евреями. Для иноверца там нет места. Все — и самые консервативные, и самые либеральные евреи — сходятся на том, что запрет смешанных браков есть основа иудаизма. Действительно, смешанные браки означали бы гибель еврейского народа. Дети, родившиеся во втором поколении в таком браке, — это уже иноверцы с еврейской кровью, а в третьем поколении от иудаизма уже не остается и следа, и еврей полностью превращается в иноверца. С этим единодушно согласны все — разногласия могут касаться лишь того, насколько близко еврей может общаться с иноверцами, если он хочет не нарушать законов и предписаний веры.

Гертруда так и не стала матерью, но сформулированное ею весьма неочевидное для современного человека кредо — «в сакральном пространстве дома, в священном кругу семьи и других родных еврей должен быть только с евреями» — она выполнила, создав семью именно с Элис Токлас — такой же, как она сама, американской еврейкой. Что же касается «религии дерзания», то вначале таковой стала поддержка самого передового искусства того времени, а затем — литературное творчество. С течением времени Гертруда Стайн была признана классиком американской литературы и эссеистики, и именно в этом качестве была выбрана Энди Уорхолом для включения в цикл его работ «Десять великих евреев XX века». Женщин в этом цикле всего три: Сара Бернар, Голда Меир и Гертруда Стайн...

Элис была частью всех граней жизни Гертруды Стайн, ее портреты писали Павел Челищев и Дора Маар (Dora Maar, 1907–1997), а сама она, хотя и меньше, чем Лео и Гертруда, также приобретала работы художников, в частности Пикассо227. После того как 3 апреля 1914 года Лео окончательно покинул Париж и поселился во Флоренции, в салоне Гертруды и Элис бывали Пабло Пикассо и Анри Матисс, Жорж Брак и Эрнест Хемингуэй, Тортон Уайлдер и Шервуд Андерсон, не говоря уже о людях значительно менее известных... Этот салон не функционировал во время Первой мировой войны, когда Гертруда и Элис скрывались в департаменте Эн (Ain), но после их возвращения в Париж двери квартиры в доме № 27 по улице Флёрю были вновь открыты для многочисленных гостей.