Кент приехал, возник вопрос, как его устроить. Он был очень молод — лет 27, не больше, возможно, и 25 даже. В 39-м г. мне было 35, а он самое меньшее был лет на десять моложе меня. Я ему посоветовал поступить в университет. Устроил его вольнослушателем — детей богатых родителей, которым нечего делать, а денег много, им не нужно приобретать знания. Поселился в маленькой квартирке. Ходил в университет, записывал лекции. Моя жена тоже поступила в университет. Если мне что-то нужно было, чтобы не встречать Кента, связисткой была Любовь Евсеевна. Он должен был готовиться к отъезду. Ему отправили шифр, которым он должен был пользоваться в Копенгагене, но у нас были затруднения с шифровальщиками, тогда было договорено, чтобы пока он занялся шифром. Но у меня были свои правила, то, что я давал Кенту шифровать, были сведения общего характера. Абсолютно знающий все тайны был только Гроссфогель{30}. Его поведение после ареста было героическим, трудно представить себе, как он держался. Он знал, как держаться на случай ареста. Вопрос не в том, останешься жив или нет, но главная задача узнать, что произошло, что угрожает. У нас была договоренность такая — Гроссфогель все сваливает на меня. Сам он шифра никакого не имел, он мог говорить так потому, что в 42-м г. мы уже имели резервную линию связи, которая шла через Французскую компартию. Все шло шифром через Гроссфогеля на партсвязь. Эта линия никогда не была раскрыта. Связь шла через кондитерскую, оттуда материалы поступали (через Жюльетт к одному из главных героев всей Красной капеллы, настоящая фамилия которого была Фернан Пориоль. Радиоспециалист партии, до этого был крупным партийным работником, молодой. Это изумительная личность). Год назад я получил от его жены то, что удалось разыскать в тюрьме, — его стихи, написанные за несколько часов перед смертью. Адресованы они ребенку, которому было тогда три года. Человек этот провел девять месяцев в одиночке, приговоренный к смерти. Перед ним стоял вопрос: или раскроешь, что Отто переправлял в Центр, а он был в курсе, в этом случае жизнь, жизнь твоей жены и ребенка, или смерть. Первые недели, когда он был арестован, он сыграл свою роль. Второй этап — после моего ареста, когда важнейшую роль сыграли двое — Фернан Пориоль и бельгийка Сюзан Спаак. Подумайте, кто это: жена брата бельгийского премьера Спаака, из аристократической семьи. Но это какая была женщина! Большой интеллект, мать двоих детей (девочка 14, мальчик 10 лет). После моего побега она знала: все ж я спас их семью, когда каждую минуту гестапо могло схватить их. Она типичная бельгийка. До того как стала работать у меня, она создала сеть во Франции, с помощью которой спасла около двух тысяч еврейских детей. Не будучи еврейкой, только по зову души. Переправляла детей к крестьянам, в монастыри, имела широчайшие связи.

Кент в начале 40-го г. начал шифровать, но было известно, что он уезжает, поэтому я совсем не посвящал его в местные дела. Он не знал никого — ни Гроссфогеля, ни других. Если ты уезжаешь, зачем тебе кого-то здесь знать. Кроме того, его пришлось учить разведке другим способом. Например, он знал, что должен встретиться с моей женой, она была тоже молода, тоже любитель в разведке. Как-то дала ему номер телефона к нам. Он звонит, потом узнал, что я дома сорвал телефон. Я его встретил, отругал. Кто тебе разрешил, зачем ты взял номер телефона, почему ты разрешил себе звонить.

Перед началом войны он помогал мне только в шифровке и больше ничего, но должен был ехать. И вот нагрянула война — май 40-го г. В первый момент Кент и Аламо — возник вопрос, на какие документы они должны жить. Из Центра для них должны были прислать документы, соответствующие для проживания в Копенгагене. Должны сохраниться указания их отправить домой. Я позволил употребить в разговоре с Гроссфогелем французские выражения, такие же крепкие, как в русском языке. Я буду отправлять людей, когда началась война?! Из-за того, что плохие сапоги (паспорта), это абсурд. Нашлись герои — пожили в Бельгии и домой. Конкретного ничего не сделали. Я дал шифровку — никто не уедет, найдем возможность на месте устроить людей, найти сапоги. Тогда было решено — Кент в Копенгаген не уезжает, и фактически с мая 40-го г. начинается настоящая разведработа Кента. Немцы оккупировали Бельгию.

Макаров приехал несколькими месяцами позже Кента. Он мне понравился, есть люди, к которым питаешь какие-то слабости. Хороший, красивый парень, молодой. Ко мне приехал как техник. Хорошо, войны еще нет, давай попробую. Пришли два аппарата. И что оказалось — он ничего не понимал в радиоделе. Но идет месяц, другой. Он кипит — мне прислали не то, не ту схему. Возможно, это было в какой-то степени верно. Первые аппараты были дрянные. Потом только, когда мне разрешили контактироваться с партией, когда началась война, во время войны, было другое дело. Возникала колоссальная ответственность, чтобы не провалить партийные связи. С началом войны объединялись все силы для борьбы против немцев. Было указано, что контакты с Французской партией имею только я, с Бельгийской компартией только я и Гроссфогель. Там был доктор Добле, член ЦК, он потом погиб.

У Макарова не идет дело, где устроить его? Придумали, что он купит магазин в Остенде, заведовала магазином нашей фирмы там жена Гроссфогеля. Особо крупного значения эта точка для нас не имела. Он купил этот магазин. Но он себя вел так, что не занимался торговыми делами. К тому же он влюбился в заведующую этого магазина.

У меня было мнение Макарова в работу не вводить до начала войны. Он должен был работать радистом. До мая 40-го г. он был совсем чист. Выглядел молодым человеком богатых родителей, приехавшим из Южной Америки. Вдруг говорит — куплю машину. Хорошо, ты купишь себе машину и будут какие-то лишние неприятности с полицией, не говоря о том, что кого-нибудь убьешь. У меня была к нему какая-то слабость, купили машину. Но первым, кого он мог убить, это был я сам. Собрались в дорогу, за рулем он, как сумасшедший. Если машина дает 150, он выжимает из нее двести. Ехали в Остенде, оттуда в Кнок, где у нас был передатчик, предназначенный для Аламо. Прошел дождь, машина перевернулась. Прошло благополучно, но машину разбили совершенно, рн стоит, смотрит и говорит:

— Как вы можете так спокойно относиться?

Схватился за голову:

— Что бы случилось, если бы я вас убил, меня бы десять раз за это повесили.

— Все же я был прав, — сказал я, — машину не надо было покупать. Теперь иди побыстрее найди такси, ноги у тебя молодые.

Был он хорошим парнем. Что касается после 40-го г., в 41-м г. у него начались серьезные ошибки. Когда они познакомились с Кентом, началось то, чего у меня в работе не было. Я всегда вращался в кругу старых коммунистов. Среди этих парней началось нездоровое соперничество. Макаров допустил две-три грубые ошибки, Кент сам написал об этом в Центр. Оттуда получаю распоряжение — Макарова убрать. Макаров ко мне, первый раз увидел у него слезы, говорит — вы же меня погубите. Вы душевный человек, коммунист, но не все знаете, что происходит у нас. Для такого офицера, как я, отозванного с работы, будет все кончено, для меня это конец всему. Я сообщил, что нечего преувеличивать его ошибки, но главное отношение Макарова к существу дела. Центр согласился — пусть остается.