— Хорошо. Не буду. — Голос его звучал… она никак не могла в точности понять. Обиженно? Облегченно?

— Не скажешь?

— Нет, если ты этого не хочешь.

«Е! — воскликнула она про себя, вешая трубку. — Кто бы подумал, что это выйдет так легко?»

* * *

Никогда прежде не бывала она в постели Рубена, а та оказалась громадной и удобной. Хрустские простыни воспринимались девственными. Она лежит справа, перекинув одну ногу через него, теребя пальцами волосы на его груди. Потом проходится по его ребрам, разбираясь в шрамах под пальцами, как в топографической карте, просто чтобы напомнить себе, где она находится. Их приятно касаться, ведь, не будь их на этом теле, оно не было бы телом Рубена.

У нее не было уверенности, спит ли он. Она позволила себе отдаться ощущению, чувству, будто каким-то образом смотрит на все на это сверху. Не столько в смысле телесном, больше в смысле перспективы восприятия. Она настолько уверилась, что все кончилось, но, поднимись она чуть повыше, взгляни чуть подальше, может, и сумела бы разглядеть это. Задумалась: а вспомнит ли она это ощущение в следующий раз, когда покажется (накоротке), что что-то идет не так. Понимала: наверное, нет. Понимала, что люди пересекают эту черту познания все время, но, черти их веселые побери, если они не склоны бежать за эту черту обратно.

Она тихонько зашептала, надеясь, что ее слова западут ему в голову, не будя его, никак не привлекая внимания к ней самой:

— Я так рада, что ты решил не рвать со мной.

Глаз его открылся, Рубен моргнул и сглотнул, словно бы в полусне пребывал.

— Рвать с тобой?

— Ну да. Но давай даже говорить об этом не будем сейчас.

— Да я и не думал никогда порывать с тобой.

— Нет?! — Арлин рывком поднялась, опершись на локоть, как будто, всматриваясь более пристально, могла чем-то себе помочь. — Ну, а что ж тогда ты собирался мне сказать?

— И ты думала, что я это пытался сказать тебе в прошлый раз?

— Ну да. Разве нет?

— Так значит, именно это ты просила меня не говорить?

— Ну да. Что ж тогда это было?

Она видела, как вздымалась его грудь, вбирающая в себя дыхание. Привыкшая к мужским расспросам о вещах весьма чудных (обычно о вещах, проверяющих ее на моральную гибкость), она вовсе не любила ждать.

— Неважно. Тебе бы это не понравилось.

— Может, и нет, но, черти веселые, ты ж отлично понимаешь, что теперь я должна это услышать!

— Только не смейся, ладно? Я собирался просить тебя выйти за меня замуж.

Арлин задохнулась, в горле встал ком. Даже если б она знала, что сказать (а она не знала), то, наверное, выговорить не сумела бы. Он довольно долго храбро выносил молчание.

Потом заговорил:

— Не сразу же. Просто я подумал, что мы могли бы обручиться. Настолько, насколько понадобилось бы, чтобы достаточно хорошо узнать друг друга. Сделать этот шаг. Я думал, так было бы лучше для Тревора. Если бы я был женихом его матери. А не просто мужчиной, который спит с ней. И для тебя лучше. Не в том, правда, порядке. Прежде всего, о тебе думал. Думал, ты себя будешь лучше чувствовать, открыто нося обручальное кольцо. Даже если мы сразу и не назначим дату. Оно было бы символом моих намерений. А они почтенны. Ты хоть что-нибудь соизволишь сказать?

— Ты купил кольцо? — Для «что-нибудь» эти слова, видно, годились, как и любые другие.

— Полагаю, да.

— И где это кольцо сейчас?

— В ящике моего комода.

Она перевернулась, легла на спину, положив голову на свою подушку. У Рубена шероховатый потолок. Это запомнилось ей больше всего из повисшего молчания. Хотелось спросить, в каком ящике, но она так и не спросила.

— Просто обдумай это, — сказал он. — Не отвечай сейчас. Просто обдумай.

Она ответила, что подумает. Не сказала, что больше ни о чем думать не станет, что всю ночь проведет без сна, думая об этом, но именно так оно и оказалось.

В честь особого торжества Арлин приготовила фахитас с курицей, любимое блюдо Тревора. Рубен ел чересчур много, так же как в свою первую ночь в этом доме. Время от времени он поглядывал на Арлин: ждал знака.

Она сделала прическу и ходила с кольцом на левой руке, но, если Тревор и заметил это, то от высказываний воздержался. Рубен счел, что мальчик не заметил. Не в характере Тревора было воздерживаться от высказываний.

— Мам, хочешь, я со стола уберу? — заговорил он, наконец прерывая молчание.

— Подожди минутку, милый. Мы с Рубеном хотим сообщить тебе кое о чем.

— Ладно, о чем?

— Думаю, Рубен хочет сообщить тебе.

— Ладно. О чем?

— Тревор! Мы с твоей мамой пришли к важному решению. Оно касается и тебя.

— Ладно. О чем?

— Мы решили… обручиться.

— Обручиться? Вроде как — пожениться?

— Верно. — Рубен взглянул на Арлин, все еще накрепко зажавшую вилку в руке, зажмурившуюся, как будто слова могли причинить боль.

— Ура! — закричал Тревор, отчего глаза Арлин сами собой распахнулись. — Ура! Я знал это! Я вам говорил! Вот это совсем наполную круто.

Он вскочил из-за стола и исполнил небольшой танец, отчего, заметила Арлин, сделался точь-в-точь похожим на Деена Сандерса[34].

— Кто такой Деен Сандерс? — поинтересовался Рубен.

И подняв взгляд, увидел, как оба они, и Арлин и Тревор, уставились на него, раскрывши рты.

— Кто такой Деен Сандерс? — переспросил Тревор, сделавшись живым воплощением изумления. — Вы шутите, наверно?

Арлин встала собрать посуду после ужина, ей явно полегчало, раз уж натянутость прорвало.

— Тревор, милый, не все увлекаются футболом.

— Ну и что? Деен Сандерс! — Мальчик опять уселся, положив локти на стол. — Рубен, вы хоть когда-нибудь футбол смотрели? Оп-па! Мне тут мысль пришла. Могу я теперь называть вас папой? Положено ли мне называть вас папой?

Рубен почувствовал, как тепло расплылось где-то за ребрами, в том месте, которое так долго давало о себе знать одной лишь болью.

— Это было бы чудесно, Тревор. И на ты. Если тебе так удобно. И твоей маме тоже. — Арлин посмотрела на них обоих и кивнула. — Итак, этот самый Деен Сандерс. Он за «49-х» играет?

Тревр закатил глаза.