Юлия поняла, что больше на сегодня разговаривать не о чем, она встала и вышла из комнаты. Придя к себе домой, она села на диван и несколько минут сидела неподвижно. В какое глупое положение она угодила, ведь знала же, что из этого разговора ничего путного не выйдет. Этот Мендель живет по каким-то своим законам, он скорее умрет от голода или другой напасти, чем отступит от них.

Зазвонил телефон. Юлия сняла трубку и узнала голос Анны Владимировны. Та просила ее немедленно поехать к Лукомскому и отобрать картины для выставки, которая должна открыться уже через несколько дней.

Автомобиль Юлии приближался к городу, и чем она оказывалась ближе к нему, тем большую неуверенность она чувствовала. Эта поездка к Лукомскому беспокоила ее, она отдавала себе отчет, что только при одном воспоминании о нем у нее начинается учащенное сердцебиение. Она совершает ошибку, что едет к этому человеку. И хотя эта мысль постоянно преследовала ее, машина продолжала двигаться в прежнем направлении.

Лукомский явно ждал ее с большим нетерпением. Он долго не отпускал руки молодой женщины, и Юлии пришлось выдернуть ее из его ладони, как розетку из штепселя. Их взгляды соприкоснулись, и она почувствовала, как обдало ее жаром. То, что она испытывала к этому человеку, не было похоже на любовь, но при этом он волновал ее как никто другой. Казалось, все ее женское естество стремилось к нему, как металл к магниту.

– Я отобрал работы для выставки, – сказал он. – Теперь все зависит от вас.

– Я напрасно согласилась играть роль судьи. Она превышает мои возможности.

– Вы не правы, у вас великолепный взгляд, вы сразу чувствуете, чего стоит каждая вещь. Вы – врожденный ценитель искусства. Хотите посмотреть мои самые последние работы?

Лукомский подвел ее к небольшой выставке из нескольких картин. Юлия сразу обратила внимание на одну из них; на полотне была изображена молодая женщина, в которой она без труда узнала себя. Эта изображенная Юлия бежала по тропинке, ее короткое платье вилось вокруг ног. Рядом росли деревья, протекал прозрачный ручей, над головой в чистом голубом небе восходило солнце, знаменуя начало прекрасного дня. И внезапно дорога обрывалась у мрачного глубокого ущелья, на дне которого корчились фигуры угодивших в него людей. Контраст между двумя частями картины был такой разительный, такой страшный, что Юлии стало не по себе.

– Что вы думаете об этой картине? Я закончил ее буквально за десять минут до вашего появления здесь.

– Вы полагаете, что жизнь человека непременно обрывается в ущелье? Но что оно символизирует? Смерть?

– Нет, это вовсе не смерть, – живо возразил Лукомский. – Это продолжение жизни, каждый из нас падает в свое ущелье. Жизнь – это и есть ущелье. Разве вы не ощущаете, что жизнь – это не что иное как пропасть, из которой невозможно выбраться? На самом деле мы не живем, мы в нее падаем.

– А вам не кажется, что вы упиваетесь своей мрачностью и безысходностью?

– Это мрачность и безысходность упиваются мною. Я лишь изображаю жизнь такой, какой она предстает во мне.

– Вы сами искусственно вызываете эти видения. У меня такое чувство, что вы призываете к себе дьявола. А когда он приходит, то выражаете недовольство этим. Я ни разу не видела вас улыбающимся, вы вечно хмуры и чем-то недовольны. Если все время уверять, что все вокруг – сплошная темень, то, в конце концов, внутри вас тоже будет царить только темнота. Скажите, неужели вам никогда не бывает смешно?

– Над чем смеяться? Когда люди смеются, они не понимают, что всегда смеются над собой, над своей глупостью, скудоумностью. Я смотрю на людей и постоянно думаю: неужели они не понимают, какие они все идиоты, как убоги и ничтожны, как, в конце концов, некрасивы, безобразны? Я даже не говорю про их тела, посмотрите, как ужасно все одеваются. Даже те, кто тратят на одежду огромные деньги, кто выбирает лучших модельеров. Безвкусица, мир – это царство безвкусицы.

– Я так полагаю, что эти слова в полной мере относятся и ко мне тоже…

Она встретилась с горящим взглядом Лукомского.

– Вы – исключение. Вы и я – исключения, мы оба не принадлежим этому миру. Мы – чужие в нем. Мы с вами подобны двум святым, попавшим в шайку разбойников. Разве вы это не ощущаете каждую минуту?

– Каждую минуту – нет, – попыталась пошутить Юлия. Она вдруг почувствовала, что ее бьет мелкая дрожь. Чтобы Лукомский не заметил ее состояния, она немного отодвинулась от него. Но он не дал ей отдалиться, тут же шагнул вслед за ней.

– Те, кто чувствуют одинаково, должны быть вместе. Это высший закон мироздания! Нас очень мало, но мы существуем. Пусть все остальные упиваются этим миром, его убогими дарами, мы презираем и отвергаем его. – Лукомский повернулся к расставленным полотнам. – Разве вы не поняли, что с тех пор, как я увидел вас, я в каждой своей картине зову вас к себе? Будьте со мной, забудьте обо всех этих жалких созданиях, пусть они копошатся на своих убогих делянках. Юлия, вы так прекрасны.

Внезапно руки Лукомского властно вдавились в ее плечи, а его губы оказались совсем близко от ее рта. Никогда она еще не испытывала такой сладости от поцелуя, горячая волна родилась внизу живота и стремительно стала подниматься вверх по протокам тела. Она ощутила его ищущие ладони на своих бедрах, они явно собиралась проникнуть под юбку.

– Нет! – вдруг яростно закричала она и так сильно оттолкнула Лукомского, что он не устоял на ногах и повалился на одну из своих картин. На его лице сначала появилось изумление, потом – гнев. Он встал и бросился на нее. Между ними завязалась борьба. По напору, с которым он ее атаковал, Юлия понимала, что он собирается овладеть ею любой ценой. Но это и придавало силы ее сопротивлению, ей удалось вырваться из его объятий, и теперь они носились по мастерской. Она ловко маневрировала между полотнами и мебелью, и преследователь никак не мог ее поймать. Он был слишком крупным мужчиной, и ему недоставало проворности.

Так они бегали уже минуты три, и Юлия стала немного уставать. Кроме того, она помнила, что когда вошла в мастерскую, Лукомский запер дверь на ключ. А это значило, что убежать из помещения ей все равно не удастся, и рано или поздно она снова окажется зажатой в сильных лапах художника.

– Послушайте, давайте прекратим эту игру в догонялки и поговорим спокойно, – на бегу предложила она.

– Вы будете моей, – тоже на бегу крикнул он.

– Это глупо, так женщин не соблазняют. Еще пять минут назад вы мне нравились, и я хотела вас, теперь же я испытываю к вам совсем другие чувства. Вот и все, что вы добились такими действиями.

По-видимому, последние слова все же докатились до сознания Лукомского, совершив в нем небольшой переворот; он остановился и хмуро посмотрел на нее.

Юлия тоже замерла на максимально отдаленном от него расстоянии.

– Вы успокоились? Я могу чувствовать себя в безопасности?

Лукомский неохотно кивнул головой. Он подошел к шкафу, достал оттуда бутылку коньяка и стакан и выпил.