– Что я тебе говорила? Она – само совершенство.

– Я знаю.

Я проследил за ее взглядом, который она перевела с уютной сцены на диване в дальний угол, где Кэролайн Чейз увлеченно слушала Саймона, который, как всегда, летел на всех парусах. Между группами сиротливо бродил Чарльз, наполняя опустевшие стаканы и рюмки.

– Бедняга Чарльз. Что он здесь делает?

Вопрос прозвучал грубее, чем я хотел, я, наверное, сказал не подумав. Но в любом случае, вместо того чтобы сделать мне замечание, как ей следовало бы, Эдит пожала плечами:

– Кто знает? У нас впереди отвратительный вечер. – Я вопросительно посмотрел на нее. – Боб и Аннет Уотсон приглашают нас всех на прогулку с ужином.

– Очень мило с их стороны. Но зачем им это?

Эдит не разделяла моего взгляда на вещи.

– Это еще не все. Они заказали столики в Фэрберн-Холл. Гуджи возмущена. Но умирает от любопытства, конечно. Ей ужасно хотелось посмотреть, что они с ним сделали с тех пор, как де Марней оттуда уехал, но она никогда не смела в этом признаться.

То, что она не испытывала благодарности к Уотсонам за приглашение, меня ничуть не удивило. Этот план был, естественно, пугающей перспективой для Бротонов и им подобных. В Англии одна из самых прискорбных ошибок, какие может совершить желающий занять более высокое социальное положение, – это проявить чрезмерную щедрость. Странно, не правда ли, – что, казалось бы, может быть более очаровательным? Приехать с угощением и подарками, собрать всех обитателей дома и их гостей и отвезти их в город развлекаться – что может быть милее? Но тем не менее такие любезности так же ясно сообщают знающим людям, что благодетель – новичок, как если бы у него это было написано на лбу. Из всех возможных грубых нарушений правил хорошего тона, пожалуй, самое тяжелое – пригласить людей «развлекаться» в сельской местности. Английские представители высших классов, как правило, покидают свои загородные дома по вечерам, только чтобы поехать к кому-нибудь в гости. Они могут соблазниться домашней оперой или пьесой, после которой будет пикник, но если они хотят поужинать в ресторане, они делают это на неделе и в Лондоне. И тем более они никогда не ездят в «деревенские гостиницы», разве что совершая паломничество во имя личного любопытства. Они могут посетить такую гостиницу, потому что «я провела там не одно лето, когда она еще принадлежала тетушке Урсуле». Но они ни за что, даже под угрозой смерти, не поедут туда обедать и не станут проводить там выходные.

Уотсоны, в отчаянном стремлении снискать расположение леди Акфильд и стать «постоянными гостями» в Бротон-Холле, выбрали путь, который навечно выставит их посмешищем в глазах хозяйки и предоставит ей новый источник забавных историй. И за эту привилегию им предстоит заплатить немалые деньги.

Фэрберн-Холл, большой, уродливый дом, располагался по другую сторону владений Акфильдов. Несколько веков подряд он принадлежал древнему, пусть и не достигшему особых высот семейству де Марней, которым в конце концов удалось получить баронетский титул, подружившись – с кем бы вы думали? – с Ллойдом Джорджем. Один из де Марнеев в особенно неудачный архитектурный период в 1850-х годах заключил безупречно изящный особняк в стиле королевы Анны в уродливый неоготический саркофаг, утыканный барельефами, изображающими исторические сцены из славного прошлого семьи. Таких моментов, очевидно, было немного, что привело к появлению туманных сцен непонятного происхождения, вроде «Джеральд де Марней приветствует королеву Элеонору в Фэрберне» или «Филипп де Марней принимает поощрительную награду в состязании на первенство колледжа в Эджхилл», вызывавших приступы бурного веселья у Бротонов. Не стоит и говорить, что никакой любви между этими двумя семьями не было, причем не было никогда. С формальной точки зрения, де Марнеи были древнее и потому все время пытались обращаться со своими соседями несколько свысока. С их стороны это было нелепо, ведь Бротоны, нравилось это де Марнеям или нет, были значительно богаче и знатнее уже три столетия подряд. За пару лет до этого случая нынешний глава семьи, Роберт де Марней, оставил неравную борьбу, передал Фэрберн в долгосрочную аренду большой гостиничной сети «отели Лежер» и переехал с семьей в доставшийся ему по наследству дом в четырех милях оттуда.

– Как вы думаете, не следует ли нам надеть вуали? – прошептала леди Акфильд, когда мы выходили из машин. Она повернулась ко мне. – Это всегда был самый непристойный дом в мире. Моя свекровь в свое время клялась, что они перепутали чертежи с тюрьмой Льюиса.

Мы вошли через нечто, отчасти напоминающее склад – пол был выложен каменными плитами, а окна скрывали неодинаковые квазигеральдические решетки, все вместе это напоминало зал какого-нибудь банка. Дальше мы попали в громоздкий, нескладный холл. Здесь располагалось множество толстых, приземистых викторианских колонн, но при перестройке было принято решение не увеличивать оригинальную высоту старого дома, отчего помещение теперь напоминало среднегерманский склеп и заставляло чувствовать себя кариатидой. Герб де Марнеев, раскрашенный в кричаще-яркие цвета, висел на каждой стене, а богато украшенное генеалогическое древо в золотой раме ветвилось над газовым камином. Леди Акфильд цепко уставилась на него.

– Не та ветка! – радостно сказала она.

Невероятно преисполненный чувства собственного достоинства метрдотель подошел к нам и, ошибочно приняв нервный вопрос Боба Уотсона о заказанных столиках за общий тон компании, попробовал было держаться с нами очень свысока, проводя нас в комнату, которую он назвал «гостиным залом». Его иллюзии было суждено развеяться очень быстро.

– Какой жуткий цвет! – произнесла леди Акфильд, игнорируя указанный ей стул и плюхаясь на диванчик. – Какая жалость, ведь это была единственная комната, которую можно было назвать милой. В былые времена здесь была музыкальная комната, хотя им медведь на ухо наступил, всем до единого! – Она мило рассмеялась, а раздавленный мэтр попытался спасти остатки своего положения, заискивающе уговаривая ее выбрать аперитив.

– Мне кажется, леди Акфильд не отказалась бы от шампанского, – громко сказал Боб, и одна-две прилизанные головы по углам комнаты повернулись в его сторону. Он, в свою очередь, хотел извлечь некоторую выгоду из того, что привез такую выдающуюся компанию в это, как ему представлялось, элегантное заведение, и не могу сказать, чтобы я его за это осуждал. Видит бог, ему предстояло дорого за это заплатить. Его тон еще больше расплющил мэтра, который достаточно хорошо знал округу, чтобы осознать масштабы своего faux pas[34]. Становилось неловко, и Чарльз с Кэролайн быстро и нервно переглянулись. Мне вдруг захотелось защитить Боба с его простодушием, но я понимал, что в борьбе с превосходящими силами шансов у меня маловато, и поэтому малодушно схватил одно из больших, переплетенных кожей меню, когда их принесли, и прятался за ним, пока не подали вино в вихре серебра, стекла и льняных салфеток. И в этот момент, к изумлению всех присутствующих, кроме, возможно, Кэролайн, Эрик наклонился вперед, вытащил бутылку из ее серебряного, выложенного льдом гнезда и обратился, не к Бобу, а к официанту: