Он так же неотрывно смотрел на меня. Было ли в этом взгляде узнавание? Связь? Мог ли он представлять, на что я пошла ради него?

Это больше не имело значения. Мы были здесь, вместе. Я нашла его. Он может не знать, что это значит для меня, – неважно. Я не говорю на его языке, и его не требуется ремонтировать. Он был китом, поющим собственную песню.

Мы кружили в воде, изучая друг друга. Я поднялась, чтобы вдохнуть. В нашу сторону шёл оранжевый катер экспедиции. Вскоре я буду с ними, но пока я не была готова расстаться с китом, за которым так долго гонялась.

Синему-55 пока не требовалось дышать по меньшей мере ещё двадцать минут. Он ждал, подлаживаясь ко мне каждый раз, как я всплывала. Мы были так близко, что я могла бы его потрогать, но, похоже, ему было спокойнее соблюдать дистанцию. Он не делал попытки уплыть, просто кружил рядом, не спуская внимательного взгляда. Я протянула руку. Вода для него была домом, а я оставалась на правах гостя. Я преодолела почти сорок тысяч миль ради этой встречи. Но последние несколько футов оставались за ним.

Он подался ближе, уменьшая расстояние между нами, пока не ткнулся мне в руку. Я провела ладонью по его телу, по тёмно-синей шкуре с серым отливом. Оба родителя дали ему свои цвета, но ни один не смог поделиться языком. И ему пришлось создать собственный язык.

И у меня оставалось лишь мгновение, чтобы поделиться с ним своим языком. Я положила руку ему на спину и отстучала его имя:

«55, 55, 55. Ты стал стихотворением, ты знаешь об этом?»

И тут меня осенило новым стихом, с той же лёгкостью, как дедушка показывал стихи для меня. Я сложила руки в форму «5», только не раздвигала пальцы. Отличная форма для океанских волн и музыки.

Я никогда не доверю эти стихи бумаге. Они принадлежат этому киту, и я оставлю их здесь, в море, чтобы они жили в пространстве вверху, и внизу, и повсюду вокруг него.

Он помнил то время, которое так старался забыть. Время перед тем, как он почувствовал одиночество.

Песня, которую он так ждал, которую он искал по всем морям, оказалась здесь. Призывы, такие же, как у него, заполнили воды вокруг. Он не знал это место, но то чувство, что оно породило, глубоко в его памяти, сказало, что здесь его дом.

Кит ушёл в глубину, вернулся к поверхности и повторил все песни, созданные им когда-то и брошенные в воду. Он снова пел их все, вместе с музыкой, пронизавшей океан.

И после столь долгих лет призывов и поисков, после столь бесконечного одиночества, столь многих песен, не услышанных и оставленных без ответа, кит подумал, что, может быть, наконец-то кто-то его слышит.

Звук может сдвинуть что угодно, если он достаточно силён.

Громоподобное пение Синего-55 пронизывало всё моё тело с такой силой, словно я превратилась в один большой динамик. Из всех звуков в мире этот должен быть самым прекрасным. Я понимала это, даже не имея возможности слышать. Я написала для него песню, и в ответ он вернул мне свою. Мне бы хотелось остаться здесь навсегда, погрузившись в волны этой музыки.

Только холод и нехватка кислорода могли сдвинуть меня с места. Я выскочила на поверхность воды, всё ещё сотрясаемой музыкой Синего-55. Он развернулся, подплыл ко мне и ткнулся в бок, как будто проверяя, всё ли в порядке.

Мы немного полежали на воде, а потом двинулись к катеру. Я помахала им рукой.

На носу катера стояла Энди. Она показала на меня и крикнула что-то рулевому. А потом повернулась ко мне и губами спросила: «Айрис?»

Я кивнула и рассмеялась, хотя дрожала от холода. Рулевой кинул мне спасательный конец. Прежде чем ухватиться за него, чтобы меня подняли на борт, я на прощание погладила кита.

– Пой, как прежде, Синий-55.

Пока катер нёсся к зданию заповедника, мне показалось, что от ледяной воды у меня помутился рассудок. Потому что на пристани нас ждали мои родители.

* * *

Я промерзла до костей, но не страдала галлюцинациями. Там стояли мои мама и папа, обнимая друг друга, на причале заповедника, втроём с бабушкой. Я постаралась приготовиться к тому, чтобы стойко выслушать лекцию о Больших Неприятностях, в которые себя втравила. Однако лекции не было. Наверняка она ещё предстоит, просто её отложили на потом. Папа первый заключил меня в объятия.

Когда он наконец разжал руки, я отступила, чтобы он мог меня видеть. Дрожащими руками я показала:

– Я успела, корабль не уплыл.

– И поезд не ушёл, – подхватил он. Он накинул на меня своё пальто и повёл внутрь.

– Прости меня за всё, – сказала я. – Бессрочное заключение?

– И ещё дольше, – кивнул он.

Ну что ж, оно того стоило.

«Поднять большой фонтан» стало очередным оборотом речи, который я теперь понимала лучше. Обычно это означало произвести сильное впечатление или привлечь всеобщее внимание. Очень удачно, что я подняла большой фонтан, когда прыгнула в воду, потому что это привлекло внимание людей на причале. Они связались с Энди и её рулевым, который развернул катер, чтобы выловить меня из воды. Я не помню, чтобы визжала, когда рухнула в воду, но, судя по всему, так оно и было.

Когда мама получила моё письмо, где я просила не винить во всём бабушку, родители поняли, что я отправилась вдогонку за китом. Открытка с видами Аляски только укрепила этот вывод. Всё, что требовалось потом, – получить онлайн-сведения о передвижениях Синего-55. Они добрались самолётом до Орегона и приехали в Залив Маяка, где повстречались с Энди.

Наказание было отложено до возвращения домой. Сейчас главное для них было просто увидеть меня и знать, что всё в порядке. И так оно и было. Мы с бабушкой возвращаемся на лайнер, чтобы закончить круиз, а потом полетим домой. Мы поклялись, что больше не будет никаких неожиданностей.

Мама почти всё время молчала, просто обнимала меня. То и дело она отстранялась и откидывала со лба мои мокрые волосы, как будто стараясь удостовериться, что я всё ещё здесь, чтобы снова прижать меня к себе и никогда не отпускать. И я так же крепко обнимала её в ответ, стараясь дать ей эту уверенность.

Энди принесла мне ещё одну чашку какао. Какао, а ещё папино пальто и одеяла, которыми меня укутали члены экспедиции, помогали согреться. Пока они сушили мою одежду, я переоделась в их фирменную футболку и свои пижамные штаны – они были у меня в рюкзаке, который подобрали на молу.