Дети подплывали к нам, хватались, карабкались вверх, и так пока все семеро не были спасены.

– Бута, чёрт возьми! – кричал Дарган. – Капита-а-ан!

– Мама! – запищала младшая девочка. – Где мама?

Только ветер в ответ принёс облако гари.

«Везунчик» с шумом распался на части, чёрные обломки, когда-то бывшие резвым новым судном, рухнули в море. Поднявшийся пепел закрыл обзор, и только потом мы увидели в воде Буту. Он едва держался на плаву, прижимая к себе бесчувственное тело Неки.

Неку перехватили, а Бута, неустанно кашляя, полез вверх. Потом, вытягивая друг друга, мы смогли поднять Неку.

– Она в порядке, – врала я детям, пока вела их к "Штормбрекеру". Их мать несли следом, она не приходила в себя.

Перед нами уже суетились стражники, они следовали нашему примеру: выстраивались в колонну, передавая вёдра.

У таверны стоял никто иной как сам Уолу, покуривая трубку, он на безопасном расстоянии наблюдал, как догорают служебные постройки и как огонь начинает пожирать город.

Чередой факелов вспыхивали деревянные дома, с криками метались между ними люди. Одни в панике бежали дальше в город, загоняя сами себя в ловушку. Другие – к гавани.

Кто только мог стоять на двух ногах и трезво мыслить – кидались помогать стражникам. На руках несли детей, кого-то волокли по земле, другие ползли сами. Люди видели, как стихия уничтожала их дома, забирала жизни, слышались истошные вопли и плачь.

Уолу стоял с каменным лицом, искажённым застывшим презрением ко всему живому.

– Причина возгорания? – рявкнул он на первого же попавшегося фроксианина в форме. Тот тащил к «Штормбрекеру» раненного моряка.

– Да пошёл ты! – почти плюнул фроксианин и направился мимо. Советник не дрогнул, только хмыкнул.

Залы таверны наполнились стонущими ранеными чужестранцами. Я увела детей в свою комнату в "Штормбрекере", они сели на кровати, прижавшись друг к другу, словно пытаясь согреться. В комнату Даргана отнесли Неку.

Меня позвали, и я вышла в коридор. Лицо Даргана было как никогда бледным:

– Нека умерла.

Мою грудь сдавило так сильно, что я не могла вдохнуть. Надо ли мне дышать? Глаза заволокла красноватая пелена, я кинулась в его каюту.

Вокруг кровати, где лежало тело Неки, крутились две таприканки, они накрыли лицо умершей куском материи. На полу лицом вниз лежал Бута, от него исходил сдавленный вой, спина его содрогалась, ноги бились о пол. Комната, казалось, ходила ходуном как при шторме.

Этот «шторм» почувствовала и я, мои руки затряслись, колени ослабли. Я до боли закусила губу, чтобы прийти в себя, не закричать. Меня качнуло, я упала бы, если бы рядом не оказалось плечо Даргана, ухватившись за него, я уткнулась в широкую грудь. Крепкие руки сомкнулись вокруг моей спины.

"Пара секунд, я могу позволить себе два всхлипа прежде, чем снова стану сильной".

Я не говорила, старалась даже не думать, одна мысль и меня накрыла бы настоящая истерика. Я не могла вернуться к её детям, они начнут задавать вопросы. Мой язык не изогнётся так, чтобы сказать им. Это было тяжелейшим испытанием из всех, что мне пришлось пережить на пути от десятилетней воительницы до героини Серенида. Я бы лучше пошла биться с какой-нибудь адской армией, но это не вернёт погибших и не спасёт раненых. Ноги сами несли меня куда-то. Вперёд, наверх, я то и дело натыкалась на плачущих и кричащих людей, а перед глазами стоял туман.

– Что ж это за дикий бред? – уже знакомый медвежий голос заставил меня остановиться.

– Город горит, Уолу! – отвечал другой незнакомый голос.

– Заткнись! Целый конвой кораблей остался в истории, а ты мне о какой-то помойке! Долго этот хаби здесь лежать будет, я пройти не могу!

Вскоре я увидела и самого Уолу, что широко и бесцеремонно перешагивал через лежащих на полу раненных людей.

«Хаби»? Ну это уже слишком. Хаби – неприемлемое прозвище таприканцев и ретаньян. Назвать фроксианина норсом – ничто по сравнению с тем, чтобы назвать нашего хаби!

Слово идёт то ли из серенидского и означает «тупой», то ли из фроксийского —«принадлежащий», но и то, и другое напоминало о рабстве и мнимом превосходстве белокожих. Ещё во времена рабовладения такое обращение считалось грубостью.

«Так значит, Уолу? Чужестранец, не знавший рабства?».

С ругательствами и проклятьями советник всё-таки пересёк большой обеденный зал нижней палубы и добрался до двери, что обычно закрывалась на ключ, но сейчас была распахнута. Я поспешила за ним, хотелось знать, куда направляется наш герой в трудную минуту.

Лестница вела в коридор с рядом дверей, здесь царила тишина. Уолу направлялся к самой дальней двери в торце. Меня он даже не заметил.

Рванув на себя дверь, советник вошёл в каюту, а затем гневно захлопнул её за собой. Несчастная дверь отскочила от косяка и осталась открытой. Я заглянула и увидела просторную комнату, обставленную массивной мебелью. Окна закрывали тяжёлые шторы, отчего внутрь не проникал ни лунный свет, ни отсвет пожара. Темноту развеивала только масляная лампа на столе.

Тяжёлыми шагами советник подошёл к столу и ударил по нему кулаком. Тени дрогнули.

– Тебе понравилось? – ледяной голос заставил меня вздрогнуть.

Штора в углу комнаты вздулась, затем медленно отъехала в сторону. От неожиданности я закричала, но мой крик заглушил крик Уолу. Из-за шторы показалось чудовище, чёрная женщина!

Высокий женский силуэт с ног до головы закрывала чёрная дымка, по полу стелились щупальцы, вместо рук по бокам свисали два огромных плавника.

Продолжая кричать, Уолу подскочил так, что чуть не забрался с ногами на стол. Однако оказался слишком грузен для этого и налету напоролся на столешницу. Масляная лампа покачнулась и чуть не упала, тени закружились по комнате в диком танце.

– Вижу, ты не ждал, мой дорогой, что я вернусь? Но убить меня не так просто, как ты думал.

– Б-Бали? – выговорил Уолу. – Во имя праотца Фрокса! Что за маскарад?

– Кто знает, быть может, это моё настоящее обличие? – голос Бали звучал жутко из-за наигранной весёлости. – Быть может, я – то самое чудовище, которому ты приказал убить меня?

– Ты сошла с ума? – ядовито прошипел Уолу. – За-зачем ты подожгла порт?

– Ох, прости, убийцу и главную наркобароншу за этот ущерб твоей, – она выплюнула это слово, – торговой компании.

– Да ты обезумела! – Уолу перешёл на фроксийский, и я перестала их понимать.

Я видела его напряжённую спину, слегка согнутые колени, будто он готовился в любой момент выбежать из комнаты. При этом голос его оставался ровным, иногда даже ласковым. Он очень осторожно говорил с переодетой Бали, кивал, цыкал языком, разводил руки