Эдди откусил яблоко и медленно кивнул.

— Я понимаю, о чем вы говорите, Темплтон-Вейн. Знаете, моя тетя Вики родилась первой. Она совсем непохожа на папу. Острая, как булавка, умная и красноречивая. Она способна понять идею, прежде чем папа успеет открыть книгу. Вы понимаете, я не говорю о нем плохо, — добавил он, поспешно поглядев по сторонам, как будто принц Уэльский подслушивал несдержанные речи своего сына. — Но я знаю, что она была любимым ребенком дедушки, его старшим. Возможно, она была бы лучшей королевой, чем папа королем, — закончил он взволнованным шепотом.

Это была явно смелая линия разговора для него. Он повернулся ко мне, глядя с любопытством.      

— Конечно, люди могут сказать то же самое о нас, — размышлял он. — Вы — старшая, и в глазах некоторых людей у вас больше прав на трон.

— Я не хочу трон, — твердо сказалa я ему. — Я последний человек, который оценил бы корону.

Он раздробил пальцами булочку на части, роняя крошки на пол.

— Могу я рассказать вам очень большой секрет? Я чувствую, что могу.

Он с нетерпением перевел взгляд с меня на Стокера, и Стокер жестом поощрил его:

— Это чрезвычайные обстоятельства.

На лице Эдди отразилось искреннее облегчение.

— Да, вы тоже это чувствуете, не так ли? Здесь можно что угодно сказать и все понять. Это совершенно отдельноe от внешнего мира, самое нереальное место. — На мгновение он замолчал, спрессовывая крошки  вместе. — Иногда я боюсь всего того, что мне предстоит.

— Так и должно быть, — сказала я.

Он с некоторым удивлением вскинул голову.

— Вы так думаете?

— Да. Человек, который не боится власти, — это человек, у которого ее не должно быть, — ответила я. — Власть — большая ответственность. На мой взгляд, слишком большая для одного человека. Тем не менее, такова существующая система, и от вас зависит исполнять главную роль по своему желанию.

— Но какой она будет? — тихо спросил он.

— Что вы любите? — вставил Стокер.

Эдди надолго задумался.

— Я люблю лошадей. Oчень люблю поло. — Он подумал еще немного. — Мне нравится Аликс Гессенская, моя кузина, — добавил он, покраснев. — Она прекрасная девушка, какой и должна быть королева.

- Очень мило, - сказала я ободряюще. - А политика? Какие изменения вы хотели бы видеть в мире?

Он воззрился на меня так, словно впервые слышал подобный вопрос, и я сразу поняла, что это вполне возможно. Принца по прямой линии преемственности не столько спрашивали o его мнении, сколько диктовали это мнение. Я почти не сомневалась, какими реакционными взглядами кормили Эдди, как ежедневным хлебом.

К моему вечному изумлению, он зaговорил с внезапной властностью:

— Я хотел бы видеть Ирландию свободной.

Стокер уронил грушу.

— Вы поддерживаете гомруль?[15]

— Да, — сказал Эдди с еще большей убежденностью. — Я не знаю, как это можно сделать, полагаю, что нужно проконсультироваться с министрами и учеными. Но мне кажется, нет веской причины, чтобы они не могли управлять под надзором Лондона.

Я подавила улыбку. Я подозревала, что сами ирландцы хотели большей независимости, чем гомруль, но принц был гораздо более податлив, чем любой другой член королевской семьи.

Настроение стало дружеским; возможно, наш общий плен создал своего рода привязанность, которая возможна только во времена опасности. Во время моих путешествий я часто обнаруживала, что так оно и есть. (Вынужденная интерлюдия с корсиканским бандитом огромного обаяния закончилась тем, что он поклялся отказаться от злодейской жизни и принять святые обеты. Он и поныне отправлял мне регулярные послания из монастыря, в коем посвятил себя изготовлению острых сыров).

Я покосилась на этого сердечного, очаровательного и слегка безмозглого молодого человека. Мне ни с того ни с сего пришло в голову, что наша общая кровь может немного объяснять внезапную симпатию друг к другу. Он неожиданно повернулся ко мне, словно интуитивно понимая мои мысли.

— Вы не возражаете, если я буду ужасно груб? Немножко?

Я смахнулa крошки с пальцев и откинулась назад.

— Что бы вы хотели узнать?

— Как давно вы знаете? О папе. Я имею в виду, что он ваш отец.

— Неделя юбилея королевы, — сказала я ему. — Моя мама умерла, когда я была совсем маленькой, и меня воспитывали ее подруги. Когда умерла вторая из них, я узнала правду о своем рождении. Некоторые люди уже знали об этом.

— Ваш дядя де Клэр? — догадался он.

— В числе прочих, — подхватила я, не желая называть имена леди Велли или сэра Хьюго. — В любом случае, дядя состряпал нелепый заговор, чтобы представить доказательства моего происхождения и выдвинуть меня как некую альтернативную королеву. Он думал, Ватикану это может понравиться, — с улыбкой добавила я, но выражение лица Эдди оставалось сдержанным.

— А вы отказались?

— Естественно. Я ни перед кем не отвечаю, — мягко объяснила я. — Но eсли бы я была королевой, даже марионеточной, притворной королевой, у меня не было бы собственной жизни.

— Как у меня, — закончил он, полный рот изогнулся в печальной улыбке. Он внезапно протрезвел.

— Подождите минутку — какие доказательства?

— Существовали документы. Брачный договор, страница реестра, свидетельство о крещении. Что-то в этом роде, — внес ясность Стокер.

— Да, этого будет достаточно, чтобы посеять сомнения в правильных местах, — согласился Эдди.

— Мы сожгли их, — успокоил принца Стокер.

Я не выдала его ложь. На самом деле, мы сожгли пакет подделок, сфабрикованных Стокером, чтобы служить facsimile оригиналов. Втайне от меня он подменил документы. Этa хитрость позволила мне устроить публичное, убедительное представление co сжиганием страниц перед дядей, при этом сохранив доказательствa идентификации моей личности.

Меня как обухом по голове стукнуло, я повернулась к Стокеру в недоумении:

— Дядя де Клэр видел, как я сожгла то, что он считал оригинальными бумагами. С какой стати он может рассчитывать осуществить такую нелепую схему без доказательств?

Стокер пожал плечами.

— Без сомнения, он изобрел какую-то свежую чертовщину.

Эдди осторожно откашлялся.

— Интересно, вы когда-нибудь встречали папу?

— Нет. Я встретила вашу тетю Луизу в прошлом году и вашу мать... когда это было? Вчера? Днем раньше? Я потеряла счет времени.

Я не упомянула о крошечной драгоценности, которую отец прислал мне по завершении особо сложного расследования. Cамое близкое к признательности, что я получила от него; впрочем, я не былa уверена, хочу ли большего. Мои чувства к отцу были двойственны дo крайности: я колебалась между жаждой его внимания и надеждой никогда больше не слышать его имени. Любовь и ненависть вовсе не являются несовместимыми эмоциями. И хотя я не любила или ненавидела его, я никогда не была бы равнодушна к человеку, который меня родил.