на меня прошлой ночью. Я видел его раньше, на лице Амелии, когда она смотрела на моего брата, я видел его на лице моего отца, когда он смотрел на свою жену.

Любовь.

Она любила меня.

Эта чистая, красивая девушка любила монстра.

И именно поэтому я отпущу ее.

Потому что, полюбив меня, она была бы проклята. А если бы я полюбил ее в ответ… от меня не было бы спасения.

Или, может быть, это чувство в груди, это сжимание, это уже было то глубоко укоренившееся чувство любви, и именно поэтому я отпущу ее.

Я не знал.

Она сидит за завтраком и просматривает новости, поедая кашу, и выглядит такой расслабленной и довольной, щеки раскраснелись, светлые волосы еще слегка растрепались от сна. Она была ослепительна.

Что насчет моей разрушительной боли в груди? Это было похоже на то, что я не испытывал раньше. Ни в те годы, когда нас приютили Сэйнты и в конце концов отвернулось большинство, ни в последующие годы, когда нас постоянно отвергали и не доверяли, ни тогда, когда я приставил пистолет к голове собственного брата и нажал на курок.

Это была боль иного рода.

Боль, которая раздробила все, что осталось от моего сердца, превратив его в руины, и острые осколки теперь вгрызались в мои кости, в мой костный мозг.

Это было похоже на прощание с солнцем.

Горе по брату и чувство вины казались почти физическими, а это было совсем не так.

Проглотив слова, которые я отчаянно хотел произнести вместо тех, что собирался, я потянулся к ящику сбоку, пальцы сжались вокруг связки ключей, которые я там спрятал.

Если бы я был лучше, я бы никогда не заставил ее терпеть мое присутствие так долго. Я бы не позволил ей влюбиться в меня.

Я бросаю ключ на стойку и наблюдаю, как он летит по столешнице и останавливается только после того, как ударяется о край ее чашки.

Нахмурившись, она поднимает взгляд от новостной статьи, которую читала, и переводит глаза с ключа на меня.

Я делал это для нее.

— Атлас?

— Тебе пора уходить.

— Извини?

— Этот ключ, — я наклоняю подбородок, указывая на него. — Твоя квартира.

— Она была продана.

— Я знаю. Я купил ее.

— Ты что!?

— Ты намеренно ведешь себя глупо?

Ее глаза расширяются.

— Я не понимаю

— Обещание остается в силе, — я поворачиваюсь к ней спиной, чувствуя на языке вкус желчи. — Ты под защитой Сэйнтов. Моей защитой. Твоя семья больше не будет тебя беспокоить. Сегодня утром звонил брат, документы на приют подписаны. Он твой.

— Но ты сказал… — ее голос звучит шепотом, я слышу трещину в ее тоне и отказываюсь оборачиваться. — Ты сказал, что я твоя. Что у тебя были чувства ко мне.

— Ты была моей, — соглашаюсь я. — Для удовлетворения. А теперь? Я получил, что хотел. Я сказал тебе, что сломаю тебя, Эмери.

— Ты не это имеешь в виду.

— Я это имею ввиду!

— Нет, не имеешь! — вдруг кричит она, стул выскакивает из-под нее. — Ты говоришь это только потому, что боишься этого! Того, кем мы могли бы стать.

Глубоко вдохнув, я поворачиваюсь к ней.

— Разве ты уже не усвоила урок, Эмери?

Слезы блестят в ее карих глазах, ее нижняя губа дрожит, но к печали примешивается гнев, а гнев — это хорошо.

— Мужчины, вроде меня, ломают вещи. Мы делаем это ради удовольствия. Потому что мы можем. Я говорил тебе это, я был честен. И все же, милая, наивная маленькая Эмери все равно пошла на это. Ты должна была быть умнее.

— Нет, — рявкает она. — Я влюбилась в тебя, — я подавляю вздрагивание. — Я влюбилась в тебя, Атлас, и знаю, что ты тоже это чувствуешь.

— Я же говорил, что у тебя есть все, что у меня осталось, — вспоминаю я свои слова, — Ну вот оно. Это я.

— Нет. Нет, это не так.

— Тебе пора идти.

— Ты трус, Атлас, — ее карие глаза сталкиваются с моими. — Чертов трус. Что такое ужасное ты скрываешь, что отталкиваешь все хорошее в своей жизни, а? Что могло быть настолько чертовски разрушительным, что оставило эту… эту оболочку.

— Хочешь знать причину, Эмери? — я сохраняю хладнокровие, пока она выходит из себя, и это было хорошо, лучше бы она меня ненавидела. — Я убил своего брата.

Она замирает.

Я достал пистолет, спрятанный под пиджаком, и положил его перед собой.

— Вот этот пистолет я приставил к голове своего брата и нажал на курок.

Это было напоминание о том, кто я такой, к какой семье принадлежу. Может, она и находится под их защитой, но она может держаться далеко от этого хаоса. От меня.

Девушка тяжело сглотнула.

— Я уверена, что на то была причина.

Я смеюсь без юмора.

— Это имеет значение?

— Ты меня не пугаешь.

— Ладно, как насчет этого, Эмери? Ты мне не нужна, — я наклоняюсь вперед. — Ты поняла? Я не хочу тебя. Зачем мне избалованная маленькая богатая девочка, которая только и делает, что занимается целыми днями собаками и раздвигает ноги для своего сводного брата? Ты хоть что-то можешь сделать для себя?

Эти слова — кислота на моем языке, они обжигают, когда вырываются наружу. Она была самым бескорыстным человеком, которого я знал, самым добрым и счастливым. Она могла озарить улыбкой всю комнату, но смотря сейчас на это лицо, я видел, как свет покидал ее. Я чувствовал, как это разбивает что-то внутри меня.

— Пошел ты, Атлас.

Она выбегает из комнаты и исчезает на лестнице, хлопнув дверью. Десять минут я стою на кухне, слушая ее тихий плач и звук намечающейся одежды. Когда она возвращается, ее длинные светлые волосы откинуты назад, на щеках следы от слез, то я просто смотрю на нее, сохраняя на лице маску без эмоциональности.

Больше.

Лучше.

Она заслужила лучшего.

— Надеюсь, ты одумаешься, Атлас, — шепчет она, вынимая из кармана ключ. — Очень надеюсь. Я хочу, чтобы ты нашел кого-то, кто сделает для тебя все ярче. И ты больше не будешь чувствовать себя так.

Я молчу.

— Я останусь в квартире на неделю, пока не найду что-то более стабильное, а потом уеду.

— Она твоя.

Ее взгляд опускается к ногам.

— Мне больше ничего от тебя не нужно. Спасибо за помощь с приютом. Но квартира мне не нужна.

— Эмери, — произношу я ее имя, когда она подходит к двери.

На моих губах это звучит почти как мольба, но потом я останавливаю себя, когда девушка оглядывается с надеждой в глазах.

Она качает головой с мягким, лишенным юмора