чем-то не справиться. Правда, вышло не очень-то позитивно, зато правдиво и отрезвляюще – именно так, как это получалось у мамы.

Я сказала, что ничего ужасного не происходит, главное, что с мамой все в порядке, а в случае чего – без этого ребенка мы прекрасно жили и еще сто лет проживем.

Возможно, папа решил, что я бесчувственная, но это определенно взбодрило его, и он стал задумываться о более практичных вещах. Таких, как возврат новогодних путевок в дом отдыха и перевод маминых рабочих проектов на себя.

Амелину я написала обо всем, он очень долго молчал, а потом ответил, что у них была безумная ночь и он едва не проспал елку. Но в подробности не вдавался. Спросил только, нужна ли его помощь, а когда я ответила, что все еще верю в чудо и его обещание, что все будет хорошо, заверил, что иначе и быть не может.

Это был обычный, рядовой разговор, который я потом прокрутила в голове не меньше ста раз. Говорили в привычном, немного шутливом тоне – так, как можно разговаривать только с Амелиным, а в его голосе звучало искреннее сочувствие. Только от предложения встретиться вечером я отказалась, сказав, что пока я побуду с папой, ведь ему еще хуже, чем мне, а сегодня суббота, и оставлять его одного не стоит. Договорились, что Костик напишет после елки, и все. Больше в этот день он не прислал мне ни строчки. Ближе к вечеру, когда я уже стала ему названивать, не ответил ни на один звонок.

Я заволновалась. Позвонила Лёхе узнать, как долго они пробыли в торговом центре и что Амелин собирался делать потом. Моим вопросам Лёха удивился, ответил, что ничего необычного не происходило и в половине третьего они уже разошлись. Амелин вел себя вполне нормально, а куда собирался после, не докладывал.

И тут я вспомнила про день рождения Дианы и успокоилась. Что бы я там ни говорила, мне очень не хотелось, чтобы он к ней ходил.

Любое возвращение к прошлому сказывалось на Амелине плохо. Словно грязное черное болото, оно затягивало его в свою вонючую трясину и тащило на глубину. Туда, где царили безнадега, отчаяние и мрак, где жили его загоны, страхи и демоны. На обратную сторону мира. Без будущего, радости и надежд.

Всю ночь я проворочалась, мысленно перебирая разрозненные и сложные эпизоды наших взаимоотношений. Капищено зимой, Капищено летом, деревня, Москва, первое исчезновение Амелина, затем второе. Абсурдная ситуация в «Хризолите», мой конфликт с Милой, разговор с его бабушкой на кухне, когда я впервые узнала, как обстоят дела. Стихи Бродского на скользком подоконнике, тихий шепот в запертом подвале, маску кролика и то, как он лежит в ней на кровати во время моего приступа бешенства. Как они идут с маленьким мальчиком по уходящей за горизонт дороге и то, как жарили сосиски морозной зимней ночью.

Сортировала, чистила, отправляла в архив, будто переполненную файлами папку.

С появлением Амелина моя жизнь сильно изменилась. Он сделал меня добрее и заставил думать о том, о чем без него я бы никогда не задумалась: о любви, о жизни и смерти. О себе в этом мире и о других людях, которые не похожи на меня. О зле и счастье, о душе и смысле того, что происходит вокруг.

Спала я без снов, а на следующий день с самого утра позвонила мама и сказала, что чувствует себя хорошо и с ребенком пока все в порядке, но, чтобы узнать что-то конкретное, нужно ждать понедельника. И все же голос ее звучал бодро, а когда она по-деловому принялась давать папе рабочие указания, мы оба немного успокоились.

Через час мне написал Лёха, возмущаясь, что Амелин не приехал на елку и ему самому пришлось отдуваться за Лихо, а Петрову заменять Деда Мороза.

Ждать я совершенно не умела, и если уж что-то случалось, то действовать предпочитала немедленно и без лишних раздумий.

Даже если Амелин и поехал на день рождения к Диане, он был не из тех, кто мог напиться, веселиться всю ночь и потом проспать. Костик вообще не пил и бурными праздничными весельями не увлекался. Самое большое, на что он был способен, – это танцы, но от них человек не теряет способность писать сообщения и отвечать на звонки.

Я проторчала под дверью квартиры Артёма около получаса. Долго жала на звонок, полагая, что он еще спит, и мне казалось, что сквозь заливистую трель я слышу лай собаки, но больше никаких признаков жизни не обнаружилось.

– Ты кто такая?

В пролете между первым и вторым этажом закутавшись в длинную вязаную кофту стояла немолодая короткостриженая женщина в очках и тапочках.

– Знакомая. А вы знаете, где они?

– Хотела спросить то же самое у тебя. Если вдруг найдешь, то передай этому подлецу, что я собираюсь идти в полицию.

– Я не к Артёму, а к Косте.

– Никого там нет.

– Вы мама Виты? – догадалась я. – Она дома? Можно с ней поговорить?

– Нельзя! – неожиданно резко выкрикнула женщина.

– Мне просто узнать про Костю. Никак не могу его найти. Только спрошу, не знает ли она, где он.

– Не знает. Ее нет. Она сбежала. С ним. С этим бесстыдником.

Лицо ее вдруг сморщилось, покраснело, и по щекам потекли слезы.

– Да вы не волнуйтесь. – Я начала спускаться вниз. – С ней ничего не случится. Артём Виту очень любит.

От этих слов ей сделалось еще хуже. Схватившись за сердце, она покачнулась.

Одним прыжком перемахнув через оставшиеся ступени, я оказалась рядом с ней и поддержала за локоть.

– Давайте я вас провожу.

Усадив ее на табуретку на их кухне, я собиралась немедленно уйти, но она вдруг сказала:

– Я знаю твоего Костю. Начитанный парень. Удивительно, что общего у него может быть с этим.

Она неопределенно мотнула головой, и я поняла, что речь об Артёме.

– Он мне читал Бернса в оригинале. Произношение, конечно, ужасное, но в наше время услышать такое – как жемчужину в куче навоза отыскать. Я всегда надеялась, что если у Виты появится мальчик, друг, то он будет именно таким: образованным, скромным и вежливым. Я же сама филолог, преподаю в университете. Это ведь так важно, чтобы с человеком было о чем поговорить. Вита со своим уж точно не разговаривает.

– Костя учится на лингвиста, – не без гордости сказала я.

Было приятно, что наконец кто-то оценил его не по внешнему виду.

– Да, он брал у меня учебник Андреева.

– А когда