– Ну и восстанавливай, – буркнул Мар. – А я молчу и отдыхаю. Согласно приказу.

– Извини, что нашумел на тебя, – повинился Семён перед медальоном. – Сгоряча это я. От неожиданности, – Семён дружелюбно похлопал по нему ладонью. – Больше не буду. Обещаю.

– Лучше не обещай, – вздохнул Мар. – Не выполнишь ведь… Ладно, я уже не сержусь. Давай, восстанавливай чего хотел.

Семён протянул руку к терпеливо ждущему призраку и дотронулся до его лица. Пальцы ощутили лёгкое уплотнение, словно Семён к клочку ваты прикоснулся: по лицу призрака прошла лёгкая рябь. Как будто ветерок по невесомой занавеске прогулялся. Семён аккуратно обвёл пальцем те места, где у призрака должны были находиться нормальные глаза, нос и рот – и они появились, медленно, трудно, но появились. Так же, как на проявляемой фотокарточке – сначала контуры, слабые намёки на изображение, а после, разом, само изображение. В полном своём понимании.

Лицо у призрака оказалось благообразное, доброе. Как у приходского священника. Заслуживающее доверия.

– Благодарю вас, Симеон, – глухо сказал призрак. – Вы невероятно помогли мне, вернув речь и нормальное зрение. Не поверите, до чего тяжело быть бессловесным существом! И видеть сейчас я стал гораздо лучше… Даже лучше, чем видел при жизни. Позвольте представиться – меня зовут Барли. Вернее, звали когда-то.

– А кем вы тогда были? – поинтересовался Семён, довольный искренней похвалой. – При жизни. Священнослужителем?

– Нет, зачем же, – Барли-призрак улыбнулся доброй, открытой улыбкой. – Я был профессиональным упростителем. Сказать понятнее: частным специалистом по упрощению всяческих опасных чародеев и магов. В основном – талантливых юнцов из высокопоставленных семей, ребятишек-бунтарей, способных к созданию собственных заклинаний. Эдаких самородков, отрицающих комплексную магию, одобренную и контролируемую Имперскими службами. Заодно отрицающих и саму Империю. Опасные личности, эти молодые бунтари со своим грозным дурным колдовством! Непредсказуемые. Между прочим, чтобы вы знали, по заявлению самих родителей упрощал, без огласки, – в Империи очень и очень не поощряется самодеятельность в вопросах магии. Вплоть до уничтожения таких самородков.

Должен вам сказать, уважаемый Симеон, что я был таким же видящим, как и вы. С той лишь разницей, что вы, кроме видения, обладаете и редкой, очень редкой способностью к действию. Я сразу это определил, ещё когда вы мне в лицо заглянули. Там, внизу. У плиты. По ауре определил, мёртвые могут её видеть. У меня богатый жизненный… то есть досмертный опыт по всяческим чародейным странностям. Разных, знаете ли, магов-выскочек приходилось упрощать.

Работал я только по вызову, по наличной оплате… на безбедную старость копил, у меня свой счёт в Имперском банке имелся… а оно вовсе не так вышло, как я надеялся. Грустная история, но закономерная: со временем я слишком много лишнего узнал, с такой-то работой! Неудобен стал для многих. Меня и ликвидировали. Частично.

Сперва тайно казнили, после отправили в Дальний Реестр, в запасники – уж не помню, сколько лет я там пробыл. А год назад стёрли лицо и сослали сюда, в замок, на вечные работы, определив в категорию подсобников-невидимок. Я многое умею, а такими специалистами не разбрасываются. Даже посмертно.

– А лицо вам зачем стёрли? – невпопад брякнул Семён. Очень уж неожиданным оказалось признание. – Чтобы вас неуспокоенные души убитых не опознали? Которых вы того… Упростили.

– Ну что вы, Симеон, – вежливо возмутился Барли, – как можно! Какие убитые, что вы. Я же сказал – упрощал, а не уничтожал. Лишал их опасных магических способностей. У вас талант воздействовать на магию, изменять её, у меня – разрушать её источники. Вот такая способность. Была.

А лицо стёрли для того, чтобы я не проболтался. Дело в том, что среди упрощённых мною – в своё время, – были и те, которые нынче стали политиками весьма высокого ранга. Весьма! Которые дорожат своими постами и связями. Которым никак нельзя признаваться в грехах своей глупой бунтарской молодости. Это какой же скандал будет, если ненароком всплывёт правда! То, что они сами магию лепили. Собственную. Такой скандал, что у многих ни постов, ни связей не останется. Хотя болтать-то мне, скажем прямо, здесь некому, не каждый призрака слышать может, но…

– Я могу, – встрял в разговор Мар. – Вот, слышу ведь.

– Очень хорошо, – невозмутимо сказал Барли. – Я рад. Иногда мне кажется, что меня специально здесь держат, на самой окраине Империи, в Закрытых Мирах. На выселении. Для кого-то, похоже, я до сих пор очень нужен. Даже мёртвый. Интриги, интриги… Видимо, потому-то меня из Реестра и убрали: чтобы никто не смог самовольно востребовать меня оттуда и допросить. Скажу вам честно – я даже остался доволен таким поворотом дела, пусть и стал бессловесным работником. Пусть!

Во-первых потому, что в запасниках Реестра невыносимо тоскливо и одиноко, а во-вторых потому, что допроса – грамотного, изнурительного, – я никак не вынес бы. И мог бы случайно открыть доверенную мне тайну…

– Какую? – хором спросили Семён и Мар.

– Я знаю секрет магически чистого золота, – шёпотом сказал призрак. – Что оно такое на самом деле.

– Тихо! – перепугался Мар. – Молчи! Ни слова больше. Всё, никаких разговоров. Нашёл где такие признания делать. Тут, небось, кардинальские уши везде поразвешаны. А если и не развешаны, то всё равно, лучше на волю выйти, там побезопаснее будет.

– И то верно, – согласился Семён. – Пойдёмте, Барли, на природу, свежим воздухом подышим. Птичек послушаем. Вы давно птичек слушали?

– Давно, – уныло подтвердил призрак, направляясь за Семёном. – При жизни. А после не слышал. Не до птичек мне было.

Семён неопределённо угукнул, внимательно оглядывая стену: он искал дверь. Дверь нашлась не сразу, очень уж она тщательно была замаскирована, причём не магическим, а обычным образом. Магическую дверь Семён быстрее обнаружил бы. Сразу.

– Прошу, – Семён, оглядываясь на призрака, толкнул дверь. – Пройдём через отстойник, через лабиринт, а там…

– Ха, – весело сказал Мар. – Тю-тю отстойник вместе с лабиринтом! Упростились. Что это за курятник? Откуда взялся? – Семён выглянул за дверь. Определение было метким. Иначе как курятником назвать увиденное было нельзя.

Лабиринт и отстойник исчезли, превратившись в бескрайний зал без крыши; стенами зала служили наружные стены замка – изнутри замок оказался пустотелым. Зал был перегорожен там и сям высокими щитами, кое-как сбитыми из горизонтальных кривых жёрдочек; пол устилали плотно подогнанные друг к другу брикеты грязной соломы. На соломенном полу вповалку лежали люди, кто где. Людей было много. Особенно вдалеке, там, где начинался бывший лабиринт.

Утреннее солнце заливало лежавших ярким светом – кто-то, просыпаясь, недовольно прикрывал глаза руками, кто-то уже сидел, обалдело глядя по сторонам; кто-то ещё храпел, выводя сочные рулады.