Вот как объяснить, что всё совсем не так? Где найти слова, чтобы мама и меня поняла? И, собственно говоря, нужно ли пытаться достучаться до человека, уверенного в своей правоте? Получится ли оправдаться? Вряд ли.

– Мама, оставь патетику и натужную драму, – прошу, слыша, как Рома зовёт меня. – Откуда в тебе столько пафоса? Я задам сейчас один вопрос и всё, больше к этому не вернусь. Ответь мне: ты веришь, что я могла специально и хладнокровно отбить любимого мужчину у своей сестры? Ты действительно в это веришь?

Я всё ещё пытаюсь найти причины остаться. Пусть не в этом доме, а в жизни самых близких людей, но, похоже, их давно уже не осталось. И, наверное, одной мне это ещё непонятно. Но я быстро учусь.

Мама вздыхает и пытается что-то сказать, но я и так всё вижу. Верит. И от этого больно.

– Знаешь, я переезжаю. Навсегда. Телефон я свой разбила, новый номер заведу. Потому очень прошу: не надо меня искать. Даже если захочется, не надо.

Мама дёргается так, будто бы я её ударила. Но мне не хочется разбираться в её эмоциях, потому что боюсь передумать. Я рву всё на части, не задумываясь. Мне нельзя, иначе захлебнусь в пустых сожалениях.

Рывком распахиваю дверь в свою комнату, но ничего вокруг не вижу – только Рому. Он сидит на стуле, уперевшись лбом в кулак, точно Роденовский мыслитель, и я улыбаюсь. Мне ничего не нужно забирать из этого дома – в нём нет ничего, что было бы дороже будущего.

– Пойдём, – говорю, а Рома поднимается на ноги. – Ты обещал показать квартиру Вани. Я готова, поехали скорее.

Я замолкаю. Слова – пустое, когда всё рушится и трещит по швам. Ими точно ничему не поможешь. Но Рома понимает меня и так, и уже через пару мгновений оказывается рядом. Нам нечего здесь больше делать, и если я когда-то и вернусь сюда, точно не скоро.

– Уверена, что ничего не хочешь забрать? – интересуется и прижимает меня к себе так крепко, что почти задыхаюсь.

– Только тебя.

Ксения.

Когда через пару минут выходим из моей комнаты с пустыми руками, я всё время думаю, что вот сейчас кто-то остановит меня. Просто потому, что мы все погорячились, и не сто́ит какой-то мужчина, даже очень красивый и успешный того, чтобы ради него всё ломать. Это я так думаю, что не сто́ит, и я бы попыталась всё изменить и как-то примирить ситуацию, да вот только, похоже, никому, кроме меня, это не нужно.

В коридоре пусто и тихо, и только из кухни доносится звук льющейся воды и звон посуды, а ещё голос. Знакомый и кажущийся сейчас очень противным. Впервые в жизни таким кажущийся.

Света.

Интересно, где она была, когда мы спорили с мамой? Почему она вообще решила, что ради мужика, который ею даже не интересуется, можно вывернуть всю нашу жизнь наизнанку? Неужели я была настолько плохой дочерью и сестрой, что меня настолько легко принесли в жертву Светочкиной придури и даже не захотели выслушать?

– Твоя сестрица, кажется, проснулась, – задумчиво замечает Рома, когда я берусь за ручку входной двери, чтобы наконец-то уйти отсюда. Может быть, если уйду скорее, окажусь на улице, перестану задыхаться и хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба?

Но вообще-то горжусь собой, потому что не плачу. Всё-таки я молодец, только посмотрите на меня, какая я умница.

– Проснулась и проснулась, её проблемы, – бурчу себе под нос, как маленький обиженный на злую маму ребёнок.

– Я сейчас, – заявляет Рома и решительно движется на звук.

Может быть, пусть сами разбираются? Но что-то толкает за ним, потому что мне нужно видеть и понимать, о чём они будут разговаривать. В глубине души я отчаянно боюсь, что Света и Роме обо мне что-то странное наговорит – с этим, мне, наверное, уже не справиться. Слишком уж будет.

В кухне сестра варит кофе, что-то напевая себе под нос, повернувшись к двери спиной. Пританцовывает, виляя бёдрами, трясёт светлой головой в такт неслышному мотиву. Красивую задницу обтягивают микроскопические шорты, а чёрная футболка сползла, обнажая округлое плечо.

Не знаю, куда за несколько минут успела деться мама, но это, наверное, к лучшему. Не хочу видеть, как они со Светой стоят плечом к плечу, не хочу знать, какими словами, кроме предательницы, меня ещё обзовут.

– Светлана, доброе утро, – здоровается Рома со Светкиной спиной, а сестра подпрыгивает на месте, как ужаленная. Наверно, его голос вклинился между песнями, вот и испугалась.

Порывисто выдёргивает из ушей капельки наушников, а сама глаз не сводит с Литвинова. Будто бы нет сейчас никого рядом, будто не стою́ я за его спиной. И видно, невооружённым взглядом видно, какое обожание бушует в душе моей глупой и ещё очень маленькой сестры.

Зачем же мы обе так вляпались в этого мужчину, словно он остался последним на этой планете, и других вариантов просто не осталось? Но разве может кто-то сравниться с Ромой? И мы обе вязнем в его горьком меду, даже не пытаясь сопротивляться.

Только у меня для этого причин всё-таки побольше.

– Здравствуйте… Роман Александрович, – заикается Света, готовая в любой момент рухнуть в обморок от нахлынувших эмоций, от которых её глаза горят, а лицо пунцовое. – А я… я на работу собираюсь. Очень счастлива, что ваша фирма дала мне такой шанс. Я обязательно оправдаю, даже не сомневайтесь!

Тарахтит без умолку, а нервные пальцы впились в бумажное полотенце, и обрывки его медленно летят на пол, покрытый газетами.

А Рома… Рома жестом останавливает поток благодарностей, заставляя Свету замереть придорожным столбом.

– Извините, Светлана, я вот так подумал и понял, что вакансий для вас у меня в компании, к сожалению, нет. И не будет. Надеюсь, что мы друг друга поняли.

Слова жёсткие, ещё более жёсткий тон, которым они сказаны. Рома не растягивает «удовольствие», не подслащивает пилюлю – он рубит с плеча. Одним размашистым движением разрушает Светкину надежду.

И мне почти что жалко её. Не показываю этого, потому что никому это не нужно, но да, жалею. Что всё вышло именно так, а не иначе.

– Рома, пойдём, – прошу, отступая назад и отводя взгляд от побледневшего лица сестры. – Нам на работу нужно.

Это невинное в данном контексте «нам» срывает тормоза, и Светка взрывается фонтаном каких-то вовсе нелепых и очень детских оскорблений. Она похожа на маленького херувима, которому сломали крылья злые люди. Но я отгораживаюсь от потока обвинений, потому что ругаться с сестрой не входит в мои планы. Мне вообще больше ни с кем не хочется ругаться. Удавиться? Может быть. Разрыдаться – тоже, но никак не ругаться.

Не оглядываясь, выхожу из квартиры, а тяжёлые шаги за спиной успокаивают. Светкины претензии остаются где-то за гранью моего внимания, как и всё, что связано с этим домом. Шок пройдёт, и я обязательно всё пойму и прочувствую, но сейчас закрываюсь толстой бронёй от всего, что может меня задеть.