– Ну что ты, они чудесные люди. Просто не каждый день в этот двор приезжает красивый мужчина на шикарной тачке.

Ловлю её в свои объятия, опираю спиной о корпус машины и целую. Просто потому, что очень этого хочется. Ну и пусть люди видят, зачем в их двор приехал красивый мужчина. Ха, забавно, конечно, мерять себя этими девчачьими категориями.

Ксюша обвивает мою шею руками, жадно отвечая на поцелуй, а я понимаю, что ещё немного, и мы устроим бесплатное порно-шоу для всех жителей тихого двора.

– Так, тормозим, – прошу, а в горле комок и в трусах землетрясение. – Быстро забираем вещи и валим отсюда.

Ксюша утыкается в моё плечо лбом, а я ловлю взгляд всё той же игривой старушки, но в нём нет уже и тени кокетства – лишь немое удивление. То-то же, сограждане, это моя женщина.

– Здрасьте, Оль Семёновна, – улыбается Ксюша сидящей на лавочке суровой женщине хорошо за шестьдесят, а она важно кивает в ответ.

Видать, местный цербер.

– Вы очаровательно выглядите, Ольга Семёновна, – вооружаюсь самой сногсшибательной улыбкой из своего арсенала, но в ответ получаю лишь оценивающий взгляд Цербера. Будто солью в задницу выстрелила. – Удачного дня!

– Какая интересная женщина, – замечаю, когда входим в подъезд, а Ксения смеётся, отмахиваясь.

Когда, миновав лестничные пролёты, оказываемся у знакомой уже двери, Ксюша мрачнеет. Достаёт ключи из кармана, смотрит на них пару мгновений, словно пытается понять, что именно зажато в её руке. Я же забираю у неё связку и открываю дверь.

– Ксюша, дочка, – её мама показывается в коридоре, прижимая к пышному боку рулон с обоями.

В квартире клубится строительная пыль, линолеум с пола сорван, а стены подготовлены к поклейке новых обоев.

– Доброе утро, – широко улыбаюсь, а мама медленно осматривает меня с ног до головы, и мне вовсе не нравится этот взгляд.

Словно я закон нарушил, и в любой момент меня могут макнуть мордой в цемент, чтобы всё-всё наконец-то осознал.

– Мама… я пришла… я хотела…

Ксюша пытается оформить мысль, но мама взмахивает рукой, останавливая. Это мне вовсе не нравится, и я прикусываю язык, чтобы не сболтнуть лишнего. Надо для начала понять, что вообще происходит.

Мама же перехватывает удобнее рулон, словно за спасательный круг держится, и мазнув по Ксюше тяжёлым осуждающим взглядом, спрашивает:

– Разве мы так тебя воспитывали, а? Как ты вообще могла, дочь?

Ксения.

– Разве мы так тебя воспитывали, а? Как ты вообще могла, дочь?

Смотрю на маму и совершенно не понимаю, что именно она имеет в виду. Что я такого умудрилась сделать за три дня, чтобы настолько сильно разочаровать родительницу? Меня даже в городе не было!

– Мама, я… – пытаюсь что-то сказать, но мысли упорно отказываются принимать форму связанных между собой слов. Открываю и закрываю рот, а в голове шум, какой бывает, если сломался телевизор.

Перед мысленным взором ярко-алая бегущая строка: «Беги, Ксюша, беги, пока не стало слишком поздно», но я встряхиваю распущенными волосами, отгоняя мираж.

– Это он? – мама указывает рукой на стоящего рядом со мной Романа, а я не понимаю, что она вообще хочет от меня. И от Литвинова. Особенно от него.

Вернее, кажется, начинаю понимать, но только это точно уже ни в какие ворота не влезает.

– Я совершенно определённо он, на женщину, вроде бы, не похож, – пытается разрядить атмосферу Рома, но мама смотрит на него так, словно он, как минимум, снял трусы и встал на голову.

Он-то в чём умудрился провиниться перед ней?

– Если у вас есть ко мне какие-то вопросы, – тихо говорит Рома, а мама удивлённо моргает, – то, пожалуйста, спрашивайте прямо, без намёков. Я не люблю все эти полутона и оттенки смыслов.

Рома отбрасывает дурашливую маску и делает шаг вперёд, нависая над моей невысокой мамой прибрежной скалой. От него абсолютно точно невозможно избавиться – просто мама этого ещё не знает. Если этот мужчина что-то решил, он доведёт до конца. Сам в сторону не сворачивает и другим не позволяет.

Да, мамочка, это не наш безвольный и бесхребетный папа, проводящий всю жизнь, прячась от проблем за газетой.

Мама молчит, крепче вцепившись в несчастный рулон нежно-голубых обоев, и от молчаливого диалога, свидетелем которого становлюсь, мороз по коже. Сейчас, глядя на эту парочку, я готова поверить, что люди способны обмениваться мыслями.

А мне уже ничего не хочется. Честное слово, лучше бы я вовсе сюда не возвращалась – одни проблемы и нервы. Хотя ведь ещё совсем недавно у нас всё было хорошо… или мне просто так казалось, и жизнь уже давно рассыпалась на части, оставив лишь видимость любви? Не знаю, не хочу об этом сейчас думать. У меня впереди много времени на подумать и осознать. Сейчас не хочу забивать этим голову.

– Где твоя спальня? – вдруг спрашивает Рома, а я машинально указываю рукой на дверь справа. – Отлично. Надеюсь, за десять минут управимся. Что забудешь, потом купим.

И уверенно идёт к двери, а мне ничего не остаётся, как пойти за ним. Но я не могу просто сделать вид, что ничего не происходит. Как бы ни пыталась, не получается.

– Мама, ты о чём говорила? Что я сделала? Ты можешь объяснить? И где Света?

Это не праздное любопытство, потому что уверена: без сестры не обошлось. И я засыпаю маму вопросами в глупой надежде хоть сейчас во всём разобраться.

– Ксения, послушай, – вздыхает мама и бросает рулон обоев на пол. Протягивает руку, заправляет прядь волос мне за ухо, а в глазах мелькает тепло. Тепло, которого мне так сильно не хватает. – Нельзя строить счастье на несчастье другого. Твоя сестра всё рассказала мне, я знаю, что между вами произошло, но, Ксюша… так же нельзя.

– Мама, что именно она тебе рассказала? Я не понимаю, какое несчастье?

Мама хмурит брови и делает один крошечный шаг назад, этим на первый взгляд ничего не значащим действием выстраивая стену между нами.

– Дочь, неужели нельзя не врать матери? Разве можно обманывать? Мы же так никогда не поступали, я всегда учила вас честности.

Мамочки, что за бред?!

– Господи ты боже мой! – не выдерживаю, потому что градус глупости мне не пережить. Будто в цирк попала. – Я не знаю, что тебе наплела Света, но почему ты сделала выводы, не выслушав меня? Что за ересь верить одному и не слышать другого? Мы в Средневековье каком-то? Костёр уже разожгли?

Я нервничаю, завожусь, выплёвывая отравленные слова, но не могу уже иначе – не получается сдерживать себя, когда кругом такой хаос и мракобесие.

– Я вижу, в каком состоянии Светлана, и вижу, что ты счастлива, – вздыхает мама, а в голосе осуждение и горечь. – У тебя горят глаза рядом с ним, ты влюблена. Но сестра ведь страдает, разве ты не понимаешь? Она любит этого человека, давно любит. А ты знала об этом, но не остановилась. Разве так можно? Разве так поступают с родными людьми?