Звук копыт заставляет меня повернуть голову, к нам приближаются два конюха, каждый ведет красивую лошадь. Холодная маска Равода мгновенно возвращает на место. Он шагает к большой черной кобыле, той самой, с которой мы познакомились в Астре. Увидев его, она радостно ржет.

Я сажусь на другую лошадь, гнедого мерина. Равод достает из кармана кусочек яблока и скармливает его своей кобыле, прежде чем сесть в седло с непринужденной грацией.

– Ну что, поедем? – спрашивает он, направляясь к главным воротам. Я смотрю на него, тяжело вздыхаю и следую за ним.

* * *

Спуск с горы занимает меньше времени, чем я помню, но, возможно, это всего лишь мои нервы. Мы с Раводом погрузились в тишину, слышны только свист ветра на склоне и стук подков по дороге.

Солнце достигает своего пика к тому времени, когда мы спускаемся на равнину. Я ожидаю, что равнина будет такой же, какой я ее оставила: сухой и пыльной. Но подавляю вздох, увидев, что лежит передо мной.

Коричневая трава и тусклые камни разбросаны вдоль тропинки, впереди стоят несколько серых скелетообразных деревьев. Пустота кажется еще более леденящей, чем на тренировочной площадке высоко наверху.

Равод сворачивает с дороги, и я следую за ним. Я внимательно наблюдаю, как он делает глубокий, спокойный вдох и выдох. Мертвенный простор, кажется, не беспокоит его. Я начинаю задаваться вопросом, была ли идея покинуть замок его собственной.

Равод останавливается и спешивается, и я делаю то же. Ноги болят, когда я опускаюсь на землю.

Я почти забыла, насколько обширны равнины. Но, как ни странно, отсюда, окутанный облаками, замок кажется больше, чем когда-либо. Его величие на расстоянии создает резкий контраст.

– Что здесь произошло? Знает ли об этом Катал? – конечно, если бы он это знал, то поручил бы бардам прийти и поработать с их благословениями, чтобы исправить все. Этот участок земли находится так близко к замку, что я удивляюсь, как не заметила его, когда приехала сюда. Я еще больше удивлена, что Катал – или кто-то еще – был не против подобного. Место совершенно не пригодно для жизни, как будто здесь давным-давно взорвалось мощное оружие, иссушившее корни растений. Это даже хуже, чем высохшие пастбища в Астре. А все знают, что у нас одна из самых бедных деревень в Монтане. Мы – проклятие для нашей великой нации.

– Катал в курсе, – отвечает Равод, и я с трудом понимаю жесткость его тона.

– Как можно это терпеть? – гнев закручивается во мне, когда моя лошадь робко обнюхивает землю в поисках чего-нибудь съестного. Но там нет ничего, кроме пыли. – Жить в роскоши, зная, что такие места существуют?

– Мы здесь не для того, чтобы обсуждать бардов, – говорит Равод, нахмурившись.

– Знаю, как тебе нравится быть отчужденным и загадочным, но не мог бы ты объяснить мне, что мы здесь делаем? – спрашиваю я, глядя на него.

Брови Равода удивленно взлетают вверх.

– Загадочным? Неужели?

– Ты же не собираешься оспаривать, что держишься в стороне? – я, в свою очередь, поднимаю бровь.

Равод закатывает глаза.

– Я могу быть общительным, когда того требует ситуация.

– Значит, никогда? – я не могу удержаться, чтобы не улыбнуться, когда дразню его. Впервые за долгое время я чувствую себя комфортно. Даже весело.

В уголках тонкого рта Равода мелькает тень улыбки – ровно настолько, чтобы вновь появились ямочки на щеках. Это зрелище – крошечная вспышка молнии в моей груди.

– Я не всегда был бардом. Я даже не всегда жил в Монтане… – он замолкает, его веселье исчезает, его взгляд становится далеким. Он смотрит поверх мертвого пейзажа, выражение его лица меняется, становясь задумчивым и тоскливым. Я молча смотрю на него, гадая, куда он ушел от меня, и жалея, что не могу пойти с ним.

– Равод? – я подхожу ближе. – Ты слышишь?

Он качает головой, возвращаясь в настоящее.

– Извини, – говорит он.

Я должна спросить.

– О чем ты думал сейчас?

– Я думал о своем… – он прочищает горло. – О том месте, где я вырос.

– Где ты вырос?

Определенно неправильный вопрос. Он снова надевает привычную непроницаемую маску.

– Мы должны сосредоточиться на текущей задаче, – говорит Равод, – я хочу видеть, что приходит к тебе естественным путем, без моей подсказки.

– Я могу исполнить любое благословение? – спрашиваю я.

– Да, если это относится к делу, – отвечает Равод. – Посмотрим, как ты превратишь пустошь в луг.

– В луг? – я нерешительно делаю шаг вперед. Яркий солнечный свет размывает равнины. – Но как? Здесь ничего нет. – Кеннан всегда заставляла меня превращать или черпать из того, что уже было на месте. Возможно ли вообще создать что-то новое?

Я закрываю глаза, ощущая окружающий мир таким, каков он есть. Мысленно возвращаюсь назад, вспоминая все уроки, полученные за последнюю неделю, чтобы использовать свою способность изменять реальность.

Теперь, когда Кеннан не вмешивается в мои благословения, начать становится немного проще. Ощущение, что я пробираюсь через мутное болото, чтобы сосредоточиться, исчезло; мои мысли кристаллизуются с большей легкостью.

Однако от посеянных ею семян сомнения избавиться не так-то просто. Я начинаю ощущать тепло в своих пальцах, но не более того. Я не могу усилить его. Я почти боюсь попробовать, беспокоясь, что только настраиваю себя на очередную неудачу. Я сгибаю пальцы, перемещая свой вес.

То, о чем просит Равод, кажется еще более впечатляющим, чем разделение воды в пещере. Это заставляет меня подумать о Кеннан как о разумном учителе..

– Сосредоточься на том, что ты пытаешься сделать, – слышу я голос Равода и открываю глаза, – если тебе нужен луг, постарайся думать о чем-нибудь, что напоминает тебе луга.

– Тебе не кажется, что это немного окольный путь? Почему бы просто не подумать о луге?

– Слишком буквально. – Он качает головой. – Такое мышление порождает иллюзии, не более того. Устные благословения непостоянны, но все же изменяют истину того, что нас окружает. Привязывание благословения к чему-то реальному даст ему основу в реальности.

Я обдумываю его слова и снова закрываю глаза. Мое дыхание замедляется; сердцебиение меняется и синхронизируется с течением всего вокруг. Слушаю ветер в мертвой траве и чувствую землю под ногами. Зацикливаюсь на этом моменте, прежде чем потянуться к своему разуму, чтобы связать все воедино.

Мне нужно придумать что-нибудь, что напомнило бы мне луга. Живя в Монтане всю жизнь, я ни разу не видела лугов. Единственная причина, по которой я вообще знаю о них, – это истории, которые рассказывали мама и папа.

Они описывали зеленые поля, усыпанные яркими полевыми цветами, где над головой парят птицы, а галантные юноши ухаживают за прекрасными девушками. Может, истории были слишком причудливы, чтобы иметь основу в реальности, но память заставляет кончики моих пальцев снова согреться.