Я понял. Это привилегия Кильского канала. На одном его конце на борт поднимается столько проституток, сколь команде требуется. Они плывут до другого конца и делают свою работу. Путь немалый – сто километров. Так что время есть. На остановке у шлюза с ними рассчитываются. Они сходят на причал и тут же поднимаются на судно, идущее в обратном направлении.

Что-то похожее на девиц в России, которые обслуживают на трассе дальнобойщиков.

…Вот и мы вошли в камеру шлюза. Минут через двадцать нас выпустят в канал и мы поплывем в Киль – к выходу в свое Балтийское море.

* * *

Ничего страшного, когда над тобой смеются.

Гораздо хуже, когда над тобой плачут.

Михаил Жванецкий.

Вызвал шеф:

– Приезжает комиссия из Москвы. Будут проверять, как у нас готовят молодых моряков. Надо, чтобы эта тема была в газете. Вы – отдел флота. Вам и карты в руки.

Поехал я в мореходное училище. Стал расспрашивать, что да как. А руководство мне в ответ:

– Завтра в учебное плавание уходит наше судно. Посмотрите курсантов в деле и получите всю информацию.

Редактор согласился с моей командировкой. На следующее утро я был у трапа учебного корабля…

Передо мной стоял настоящий парусник – как в самых романтических фильмах про пиратов, одноглазых морских разбойников с острыми ножами и кровожадными физиономиями.

Тут я, конечно, немного загнул, но корабль был настоящий. Трехмачтовая баркентина “Капелла”.

Я поднялся на борт. Представился капитану.

– Знаю. Начальник училища зачислил вас в команду. Добро пожаловать на борт! Боцман разместит вас и вживайтесь в наш распорядок. У нас еще будет время поговорить – плавание займет три недели.

Счастливая случайность – на корабле нашелся мой старый приятель – судовой радист. В его каюте я и поселился. И тут же, не теряя времени, пошел на палубу. Все-таки впервые попал на настоящую баркентину.

Ей бы еще и алые паруса!

Многое здесь было, как два или три, или больше веков назад. Просто вместо одноглазых разбойников тут суетилось видимо-невидимо начинающих моряков, мальчишек. На “Капелле” оморячивались первокурсники мореходного училища, ради которых я и пошел в это экзотическое плавание.

Я ходил среди ребят, как старый морской волк. У меня за спиной было несколько лет плаваний по параллелям и меридианам. Мы, на торговых судах, изредка встречали парусные корабли и всегда по морскому уставу любезно уступали им дорогу.

Впрочем, форсил я перед пацанами только до следующего утра.

На новом месте не спалось. Пораньше вышел на палубу и увидел, как малышня в такую рань делает утреннюю зарядку. Они по-обезьяньи карабкались по вантам до марса и так же спускались к противоположному борту. Затем бежали на исходную позицию и опять цеплялись за ванты. Раз за разом.

Чтобы было понятней: ванты – это канатные растяжки между мачтами и бортом парусного судна. Они служат для того, чтобы удерживать их в вертикальном положении. Ну, а марс – это площадка наверху. Туда-то и карабкались наши будущие капитаны.

Для полноты представления скажу, что высота мачты, примерно, 33 метра. Повыше десятиэтажного дома. Правда, марс находится не на верхушке, не на клотике, но и до него не близко.

До марса по вантам вверх, вниз до палубы тоже по вантам. Несколько раз каждое утро. Как тут не стать настоящим моряком?

Кстати, баркентина отличается, скажем, от барка тем, что у нее только на одной, передней мачте – фоке – стоят прямые паруса. На остальных – косые. И когда они все надуты ветром, корабль выглядит потрясающе.

У “Капеллы” была интересная история. Когда только закончилась Отечественная война и западная часть страны лежала в развалинах, Финляндия, вчерашний враг, неожиданно получила заказ от Советского Союза. Да еще какой заказ! Построить сто (!) парусных учебных и грузовых деревянных судов. Заказ исторический. Он делал ощутимое вливание в экономику побежденной страны, создавал массу новых рабочих мест.

Заказ выполнили в 1946–1953 годах. Учебные суда были оборудованы с классами, общежитиями и столовыми для курсантов, жильем для двух преподавателей. Грузовые шхуны могли быть использованы для плавания в небольшие порты с мелкими глубинами.

Рижанам при дележе парусников повезло – “Капелла” попала к ним.

На фоне тренированных курсантов со мной произошел конфуз, какой случается только с желторотым салагой.

Дело было так. Под плеск волн и суету курсантов на палубе захотелось мне сделать фотоснимок поромантичней. Чтобы на нем были и эти мальчики, и старорежимная палуба парусного корабля, и море. До горизонта.

Думаю, на такой лирический лад меня настроили осточертевшие газетные клише. На редакционном сленге их называли “морда-станок”: моряк у штурвала с широкой грудью и более широкой улыбкой.

Как бы там ни было, привиделся мне тот снимок с морем до горизонта. И не было покоя.

Пришла мысль – сфотографировать корабль с самой большой мачты, грота. С его палубой, с мальчишками со швабрами в руках, и обязательно с морской пеной.

Сказал я о своей идее капитану. Тот замахал руками: не хватало еще, чтобы на его судне корреспондент разбился. В конце-концов уговорил. Надели на меня то ли ватник, то ли бушлат от свежего ветра. Прикрепили ко мне для страховки красавца-боцмана – чтобы не давал свалиться. Взял я камеры. Пошел.

Погода стояла отменная. Тихая, солнечная. Но даже при таком штиле баркентину качало, верхушки мачт мотались из стороны в сторону, как перевернутые маятники. Увидел их и остановился. Не буду скрывать, я вдруг ужасно перетрусил. Представил себе, как качаюсь там, в поднебесье. Как срываюсь с той высоты и шлепаюсь о палубу всей своей вышесреднеупитанностью.

Подошел боцман. Улыбается беспечно:

– Ну, что, пошли?

Мне бы сказать в тот момент, что передумал. Но куда собственную гордость денешь? Взять вот так, и опозориться перед моряками и теми мальчишками?

– Пошли, – сказал я, загоняя поглубже в душу свой страх перед высотой.

Карабкались мы по вантам без происшествий. Смотрел я только вверх – глаза опустить боялся. Чтобы не передумать на полпути. Боцман дышал мне в пятки. Но вот добрались до марса. Там в площадке круглое отверстие. Лаз. На языке моряков – собачья дыра. Мы рассчитывали, что я переберусь через эту дырку, стану на площадку и оттуда буду фотографировать, сколько моей душе захочется.

Просунулся я в лаз с натугой. До пояса. А дальше никак. Не пролажу. Слишком упитанным оказался для этой дырки. Да еще в толстенном бушлате. Подергался снова – не получается. А снизу, из-под меня, боцман понукает: