Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следующие несколько часов я провела словно в тумане. Сосредоточилась только на том, чтобы удерживать рвущуюся наружу истерику и уговаривать себя, что все будет хорошо. Все звуки, разговоры, снующие вокруг меня родственники — были где-то там, на втором плане.
В груди тяжело ухало сердце и все давалось мне с неимоверным трудом. Будто из меня разом выкачали всю энергию.
Меня чем-то пытались накормить мамы. И напоить горячим чаем. Не лезло в горло ничего. Но я постаралась, хоть что-то проглотить.
Следила за малышней, которую тоже уговаривали поесть. Телепузики капризничали, нервничали, хныкали и все время тянулись ко мне на руки, жались к телу. А мне приходилось делать еще большие усилия над собой, чтобы не сорваться в рыдания.
Я ничего не хотела в этот момент, кроме одного — чтоб Вик и Андрюша вернулись. Целыми и невредимыми. Чтобы у наших деток были живы их папочки.
Говорят, мысль материальна. Целуя головы своих деток, я представляла, как Вик и Андрюша снова держат их на руках, целуют в щечки и носики, и улыбаются мне.
Глава 40. Ксюша
Больше всего на свете я ненавижу ожидание.
Ну нет во мне и не было никогда нужного запаса терпения, мудрости и спокойствия чего-то «чинно и благородно» дожидаться. Не моя это добродетель. Не моя. Мне нужно все и сразу.
Я потягивала очередную чашку успокаивающего чая и думала только о том, что готова научиться ждать, готова научиться. Пусть только мне отдадут моих мамонтят. Живыми, целыми и невредимыми.
Пальцы вцепились в чашку так сильно, что костяшки побелели. А мозг будто зашел в режим альфа-состояния. Я молча следила за тем, как возятся с телепузиками наши родители. И слабо реагировала на все остальное вокруг. Меня что-то спрашивали, что-то мне говорили. Но я практически не откликалась.
И только как мантру повторяла про себя «С моими мамонтятами все будет хорошо. Они скоро вернутся. Мы будем вместе».
Поэтому, когда меня за плечи практически принудительно подняли со стула и поставили на ноги, и когда мне начали что-то говорить взволнованные родители, я не сразу поняла, что вообще происходит.
На меня натянули плащ, обувь и зачем-то потащили в машину. Только когда мы отъехали от дома я немного больше начала воспринимать реальность. И услышала обрывочные слова «самолет», «аэропорт», «посадка».
В аэропорт мы примчались целым «табором», так сказать. Оставив дома только моих родителей с телепузиками. Все остальные поехали с нами. Ведь среди нас не было чужих.
И снова началось ожидание. Долгое, мучительное, натягивающее нервы до предела и сводящее с ума. Нам совершенно ничего не говорили, ничего не поясняли и даже не дали возможности задать вопросы. И это осложняло ожидание во много раз.
Все что мы знали, так это то, что всем родственникам пассажиров, летевших тем же рейсом, что и мои мамонтята, сообщили о необходимости явиться в аэропорт. А дальше… снова ждать.
Мы заняли места в зале ожидания. И жадно прислушивались к любым новостям, хоть какой-нибудь информации, к любому перешептыванию друг с другом ожидающих. Каждому из присутствующих здесь хотелось хоть что-то узнать о своих родных. Это читалось в глаза. Ожидание с надеждой и страх, на грани ужаса, что эти ожидания не оправдаются.
Я пристально, сверлящим взглядом, уставилась на Мыша. Мне казалось, что если кто-то и сможет что-то узнать, то только он.
— Ксюша, я ничего не знаю. — обреченно пожал он плечами и крепче сжал мою ладонь. — Сколько не пинал своих, «тишину в эфире» не пробить. Видимо, так страхуются, чтобы не возникла паника и не просочилась лишняя информация. Уровень секретности повысили. И значительно.
— От твоих слов сейчас паника начнется у меня.
Я сделала судорожный вздох и почувствовала, как озноб пробрал меня буквально до костей. Тот холод, от которого не избавиться и который прошибает даже в самую адскую жару. Потому что он идет изнутри и потому что это ни что иное — как холод страха.
Хотела огрызнуться, что все шпионской прошлое Мыша оказалось совершенно бесполезным в такой жуткой ситуации. Но вовремя себя отдернула. Ваня-то в чем виноват? Повода сомневаться в том, что он сделал все возможное, чтобы добыть хоть какую-то информацию — у меня точно не было. Да и мамонтята мои давно уже ему не чужие.
Неожиданно по залу ожидания прошла какая-то непонятная волна беспокойства. Все сразу засуетились, начали переговариваться друг с другом и подниматься с мест.
Мое сердце забилось в груди испуганной птицей. Я до боли стиснула переплетенные пальцы. Но мозг сейчас даже эти сигналы не воспринимал.
Как зачарованная я пошла туда, куда потекла толпа ожидающих — к дверям, которые все еще были плотно закрыты. К которым нас не пускали металлические заграждения и наряды полиции, вместе с охраной аэропорта.
Сердце сильно и больно стукнуло в груди. А дыхание сбилось. Я несколько секунд не могла сделать вздох. В ушах зашумело, виски сдавило. И я вся превратилась в зрение. Как и все стоящие рядом со мной, я пристально смотрела на открывшиеся двери, из которых еще никто не выходил.
Иногда секунды растягиваются до невозможности.
Ненавижу это свойство времени. Тебе так нужно, чтобы оно ускорилось. Но словно в насмешку, оно только замедляет свой ход.
Когда в дверях все же появились первый пассажиры, по залу прошел синхронный, громкий вздох. Потом послышались вскрики, чей-то плач. Атмосфера в зале в миг стала пронзительно-эмоциональной.
Полиция еле сдерживала натиск встречающих, которые пытались подойти хоть чуть-чуть ближе к дверям.
Каждый хотел поскорее выцепить из числа выходящих своего… родного, близкого, любимого человека. Все мы сейчас были словно на одной волне, созвучны. И я чувствовала эмоции каждого стоящего рядом.
Я точно также хотела увидеть…
Мамонтята!
Глава 41. Ксюша
В первое мгновение мне показалось… что показалось! Что их там, в дверном проеме нет, моих дорогих и родных. Мотнула головой, прогоняя морок, даже глаза протерла.
Но нет! Вот же! Вот же они!
Идут по проходу, удивленно озираются по сторонам, как и все вышедшие раньше пассажиры. Переглядываются между собой, в таком знакомом мне немом диалоге. Хмурятся, смотрят на явно неспокойную толпу людей, охрану, полицию.
В этот момент меня не смогла бы
