– Кровь… Всегда проливается кровь там, где идет борьба за трон, – задумчиво проговорил он. – Со слабым противником расправляются безжалостно, чтобы дать дорогу более сильному.

Марину и ее сына убили. С молчаливого согласия патриарха и верховных бояр – и церковная и светская власть одобрили убийство царицы. Удивительная, редкая солидарность. Боярская верхушка не грызется, а дружно голосует за выдвиженца Романовых. Почему именно Романовых? Не Бельских, Годуновых, Мстиславских?..

Вопрос повис в воздухе.

Я взглянула на Мура, сидевшего напротив, как каменное изваяние с острова Пасхи, потом на сеньора Файя. Под моим вопрошающим взглядом господин Маркони прекратил созерцание содержимого бокала, поставил его обратно на стол и потер маленькие ручки.

– Разрешите, господа, неглубокий экскурс в генеалогию одной семьи.

«Господа» молча, согласно покивали головами. Можно подумать, у них оставался выбор – не разрешить?

– В 1547 году семнадцатилетний Иван Васильевич IV женился на Анастасии Романовне Захарьиной из бедного рода бояр Юрьиных-Захарьиных-Кошкиных, – неторопливо начал внук мафиози, демонстрируя потрясающие знания деталей русской истории. – От брачного союза рождаются дети, два сына – Иван Иванович, будущий отец Дмитрия-самозванца, и Дмитрий Иванович, который трагически погибает в шестилетнем возрасте – няньки не углядели за мальчиком, и он утонул во время купания.

После смерти Анастасии и Ивана IV осиротевшие дети воспитываются в семье бояр Захарьиных-Кошкиных, ближайших родственников царицы. Естественно, кто же бросит детей умершей дочери и будущих наследников престола?

Кстати, почившую в мире царицу Анастасию Романовну при жизни часто называли Анастасией «Романовой» из семьи «Захарьиных» – по имени отца. Постепенно от длинной фамилии отваливаются части «Захарьины», «Юрьины», «Кошкины» и остается одна – Романовы.

Маркони прервал неспешное повествование, вновь взял бокал и повозился в разноцветных ярких подушках, почти утонув в них:

– Итак, семья Романовых постепенно разрастается, но по-прежнему является и считается родственной веткой венценосной фамилии.

У Романа Юрьевича, отца царицы Анастасии, кроме дочери выросли два сына: Даниил Романович и Никита Романович. У младшего сына Никиты Романовича тоже подрастал сын, Федор, который перед принятием иночества и имени Филарета в миру звали…

Тут старик Маркони, как великая Джулия Ламберт, выдержал эффектную паузу.

– Федор Никитич? – подумав с минуту, вопросительно уточнил Мур.

– Правильно. А кем приходится царица Анастасия митрополиту Филарету, если его отец – ее родной брат?

– Подождите, Маркони, – забыв о правилах этикета, удивленно пробормотала я. – Получается, что царица Анастасия приходится Филарету… родной тетей?!

Маркони согласно кивнул.

– Именно. А, стало быть, так называемый Дмитрий-самозванец, родной внук царицы Анастасии Романовны, приходится ее племяннику, митрополиту Филарету, – кем?

– Троюродным братом, – потрясенно закончила я. – Но тогда при чем здесь незаконность наследования престола, раз все они – ближайшие родственники?

– Ох-хо-хо, – опять завздыхал старик Маркони. – Вот поэтому-то не было никакой грызни в верхушке московского боярства между другими родовитыми семьями. Битва велась внутрисемейная, «внутриромановская» – обычное дело. Фамилия Романовых через наследников Анастасии приблизилась к надежде рано или поздно взять трон. И война за престол шла как раз между ближайшими родственниками, троюродными братьями: малолетним сыном царя Дмитрия Ивановича и Михаилом, сыном митрополита Филарета и Ксении-Марфы. У обоих был серьезный шанс! Кто оказался сильнее, ловчее, зубастее – тот и венчался на царство. А кто дал слабину – оказался не у дел…

Поймем ли когда друг друга? Помиримся? Нет, не будет мира. Никогда не будет. Вот скажи мне кто, что веру истинную, православную сменить я должен на басурманскую католическую или вовсе на лютеранскую ересь? Да никогда! Лучше пытки, огонь, смерть, зато душу спасу. Так, нет? Вот то-то и оно, что так.

Об этом нужно говорить сегодня, если свернет все не туда, куда Филарету надобно. Не до власти ему, бывшему митрополиту Ростовскому. Об уверенности радеет, чтоб спокойствие наконец воцарилось над Русской землей. Выкинут из Кремля последнего иноземца, взойдет на престол православный государь, и затихнут бунты, успокоится народ, опять раскроют двери храмы и церкви. Вот, о чем толковать надо…

Так думал патриарх Филарет, проходя по узким коридорчикам Ипатьевского монастыря, торопясь на встречу с сыном Михаилом да боярами. Следом грузно шагал Борис Борисыч Суворцев, а за ним семенила инокиня Марфа – бывшая его жена Ксения – вот и вся его рать.

Патриарх Филарет слышал за собой торопливые шажки инокини. Никогда не заходилось сердце у Филарета от любви к ней. Не любил. Не жалел. В разлуке многолетней о ней не думал. Сосватали их, как водится, родители, которых чувства детей волновали меньше всего– другое на уме было.

Часто раздражался от упрямства Ксении: если что вобьет себе в голову, не успокоится, пока желаемого не достигнет. Силы духа бывшей жене не занимать. Иногда Филарет жалел, что против воли повенчали их, но всегда признавал, что у жены – ума палата.

И был еще у Ксении дар бесценный – сердце-вещун, природный инстинкт, как у дикой кошки. Нутром чувствовала опасность. Никто сравниться с ней не мог – интриги плела искусно. И крови не боялась. А если ее, кровушки, бояться, то не в Кремле жить будешь, а где-нибудь в Белозерском монастыре на хлебе да воде.

В просторной зале – трапезной, кою использовали только по великим дням, прием ли гостей иноземных или сбор бояр по делам думным, стоял легкий шум от голосов, но как вошел Филарет в комнату, тут же он и смолк.

Филарет скользнул взглядом по бородатым лицам. Не стал начинать издалека, спросил настороженно сидящих по лавкам бородачей прямо в лоб:

– На чем порешили, бояре?

Сын его, Михаил, тихо сидел в отдалении, опустив глаза долу.

Тяжело молчали укутанные в парадные шубы бояре. Трудный вопрос задал им Филарет. Ишь ты, как все повернул. Сына Михаила на трон возвести хочет. Не побрезговал старые бабские сплетни, давно забытые, вытащить на свет Божий. Смердам много ли надо? Пошел жужжать Кремль.

– Не нам судить, бояре, кто на деле был отцом государя Ивана Васильевича, – тихо сказала инокиня Марфа за его спиной. – Великий князь московский Василий Иванович или боярин Телепнев. Бог с ними! О мертвых непочтительно толковать – грех.

Тут Марфа перекрестилась, у многих бояр руки тоже потянулись крестное знамение сотворить.

– О другом вам патриарх толкует. Была у нас одна панночка – царица Елена Глинская. Что принесла нам? Скажу, если послушаете, – голос Марфы окреп. – До нее, до Елены, государь наш Василий Иванович сколько прожил с супругой, венчанной Соломонией? Двадцать лет! Был примерный семьянин, о душе заботился. А увидел Глинскую – отправил жену в монастырь. Да не просто отправил – на развод решился! Не грех ли?