Бренна решила, что надо не забыть завтра проверить здоровье парня, и уютно устроилась в кресле, все еще хранившем тепло его тела. Она наклонилась, потянула за ремень свой мешок, лежащий на краю стола, порылась там и извлекла несколько листов бумаги и угольный карандаш.

«Сегодня был длинный день. Рисование не даст мне заснуть, и время пройдет быстрее. К тому же оно успокоит мои нервы, потому что я внезапно и необъяснимо почувствовала себя встревоженной и расстроенной».

Карандаш двигался по бумаге, оставляя четкие уверенные линии, пока мысли девушки блуждали. Ее рука бессознательно набрасывала изображение, не выходящее у нее из головы. По мере того как шло время, под ее беспокойными пальцами обретали форму строгие черты красивого лица Кухулина.

Во сне Эльфейм погружалась в мягкое тепло, зная, что с ней не случится ничего дурного.

«Это крылья, - промелькнуло в ее сонном сознании. - Да, крылья Лохлана».

Восхитительное возбуждение нарастало в глубине тела. Во сне она снова могла чувствовать его нежные прикосновения. Но на сей раз он не обрабатывал ее раны, а ласкал тело. Страсть Эльфейм росла по мере того, как она отдавалась ему.

Голос матери нарушил эротический сон, словно холодной водой окатил ее растущее желание:

«Но она ранена! Я должна идти к ней».

«Ты не можешь. Она должна научиться расти без тебя».

Эльфейм смутилась, попыталась открыть глаза, но ее тело, напичканное сонными травами, сопротивлялось. Она находилась в туманном царстве снов, окруженная облаками, которые кружились вокруг нее подобно неясным мыслям.

Изнутри этого тумана эхом доносились голоса ее матери и какой-то другой женщины.

«Она моя дочь. Конечно, мне надо к ней».

«Но она уже давно не ребенок, Возлюбленная».

«От этого она не перестает быть моей дочерью».

Эльфейм подумала, что ее мать разговаривала слишком дерзко, на нее это совсем не похоже. Словно ребенок, который спорит со взрослым.

«Она всегда будет твоей дочерью, но должна самостоятельно превратиться в женщину, чтобы избрать свое будущее. Эль не сможет этого сделать, если ты оградишь ее от жизненных трудностей».

«Но она…» - начала было мать, но другая женщина прервала ее:

«Ты доверяешь ей, Возлюбленная?»

Эльфейм затаила дыхание, ожидая, что скажет мать.

«Да, я ей доверяю».

«Тогда ты должна дать ей право на собственную жизнь, потому что часть твоей судьбы - доверять ей, Возлюбленная, так же, как позволять мне следить за ней для тебя».

Эльфейм изумилась, когда поняла, кто такая эта другая женщина. Эпона! Она что, на самом деле слышала разговор матери и Богини, или ей это просто приснилось? Пораженная Эльфейм услышала, как мать длинно и прерывисто вздохнула.

«Исполнять родительский долг было гораздо проще, пока она оставалась ребенком».

Смех Богини напоминал серебристый блеск, которым иногда искрятся белоснежные облака.

«Можно хотя бы послать ей вина и тканей? Она ведет совершенно варварский образ жизни».

«Конечно, Возлюбленная…»

Когда голоса растаяли, а кружащиеся облака потемнели, губы спящей Эльфейм слегка изогнулись в улыбке. Наивная мама верила, что хорошее вино и дорогие ткани излечат любую рану.

Во сне Лохлан почувствовал прикосновение, о котором мечтал. Не просыпаясь, он потянулся к ней. Он не видел Эль, но чувствовал под руками нежную кожу, во сне обнимал ее крыльями.

Но тут она стала постепенно исчезать.

Он беспокойно задвигался, безуспешно пытаясь вернуть сон, но усталость последнего дня не дала ему сосредоточиться. Видение ускользнуло от него, словно вода сквозь сито. Лохлан проснулся. Он смотрел в темноту пещеры. Фоморианец желал ее всеми фибрами души. Эта страсть росла в нем с каждым годом. Так продолжалось все последние двадцать пять лет. Он глубоко вздохнул. Его тело еще хранило запах ее крови. Когда крылья задрожали от возбуждения, Лохлан не стал унимать дрожь, то есть бороться с темнотой и ответной болью, пронзившей сознание. Вместо этого он ослабил жесткий контроль, под которым обычно держал самые сильные эмоции. Тело напряглось. Он закрыл глаза и стал гладить себя, представляя Эльфейм, но не ту, какой она была прошлой ночью, израненную и напуганную. Фоморианец вспоминал, как она выглядела тем утром, когда провозгласила себя хозяйкой замка Маккаллан. Девушка просто искрилась силой.

Взрыв оргазма сотряс Лохлана, закружил в вихре горячей пульсирующей страсти. Когда он пришел в себя и снова открыл глаза, то сразу же почуял запах свежей крови, в которой моментально узнал собственную. Пальцы одной руки сильно болели. Фоморианец повернул голову и увидел, что с такой силой скреб ногтями стену пещеры, что на ней остался длинный кровавый след и царапины жуткого вида. Он чувствовал усталость и погрузился в глубокое отчаяние, баюкая раненую руку.

«Как же я буду заниматься с ней любовью, если даже не понял, что процарапал стену. Неужели я разорву ее нежную кожу и не смогу остановить себя?»

Слова Пророчества издевались над ним. Эльфейм была Воплощением Богини. Он не мог этого отрицать. Пророчество, переданное всем фоморианцам устами его матери, гласило, что только кровь умирающей богини могла спасти их от безумия, их темного наследия.

«Я убью ее. Это было предопределено. - Лохлан стиснул зубы. - Нет! Должен быть другой выход. Прошу тебя, Эпона, не дай мне причинить ей вреда. Лучше пусть умру я».

Лохлан повернулся на бок, пытаясь задвинуть поглубже свой страх и одиночество при воспоминании о доброте, светившейся в глазах Эльфейм. Она не смотрела на него как на дьявольское создание, видела в нем человека, а не фоморианца.

Лохлан слишком долго был один. Он закрыл глаза. Его грызло одиночество.

«Как там мой народ? Сейчас ранняя весна. Им надо сажать съедобные растения, которые помогут выжить в течение долгой зимы. Рыбакам пора отправляться к морю, чтобы ловить и коптить рыбу. Скоро растает снег, и можно будет ставить силки на диких горных коз, чтобы пополнить домашнее стадо. Надо сделать очень много, чтобы выжить в суровой Пустоши… Все ли в порядке с детьми? Не слишком ли быстро развивается безумие?»

Он знал, что Кейр жаждет оказаться на его месте, захватить власть и стать вождем. Лохлан мог надеяться лишь на то, что влияние Фаллон поможет ее мужу править мудро. Она будет держать под контролем темные стороны Кейра, которые всегда слишком близки к поверхности.

Лохлан резко открыл глаза.

«Что я делаю?»

Он прогнал все мысли о доме так же резко, как вода гасит пламя. Фоморианец знал, как опасно фиксировать сознание на своем народе. Духовная нить, которая связывала их кровь, была сильной от природы. Мысли о соплеменниках только укрепляли эту связь, а ему было совершенно не нужно, чтобы они обнаружили скрытую тропу, ведущую в Партолону через невысокие Трирские горы, и пришли сюда вслед за ним.