Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для консультации с Гольдманом Иосифу пришлось отправиться на его дачу в Эль-Тигре. Гостю предложили воды, и тот с жадностью выпил ее. Жарко, а добираться до Эль-Тигре пришлось два часа. До появления просителя хозяин мирно сидел в кресле и читал роман аргентинского писателя Уго Васта «Кагал».
Перехватив удивленный взгляд Иосифа, Гольдман объяснил:
«Да-да, это антисемитский писатель. Недавно его издали в Германии. Хочу понять, что понравилось нацистам в этой книге. А заодно, что думают о нас коренные аргентинцы».
«Уго Васт — реакционер, — сказал Иосиф. — Почти фашист. Его мнение ничего не стоит».
«Это как смотреть. А вдруг это одно из первых предупреждений для нас? Не готовят ли в Аргентине такую же охоту за евреями, как в Европе? Стефан Цвейг недавно выступал по этому поводу, предостерегал. Вот цитата из предисловия Васта: “Аргентинцы не выдумали еврейский вопрос. Он существовал за пределами Аргентины много раньше, чем появились мы, аргентинцы. Но теперь этот вопрос встал и перед нами”. Когда начинают говорить о “еврейском вопросе”, жди беды. Может, и мне вскоре придется искать спасения в чужой стране, добиваясь права на жительство всеми доступными способами…»
Они сидели под большим полосатым зонтом в легких скрипучих креслах из плетеного тростника. По зеленоватой поверхности речного протока время от времени проплывали лодки с флиртующими парочками, проносились катера, скользили изящные яхты с пассажирами в белых костюмах. Иосиф провел рукой по зеленой поверхности бутылки из-под минеральной воды. Прочел на этикетке: «“Вильявисенсио”. Неповторимая прохлада андских вершин».
«Лицемер, — подумал он. — Подслащивает пилюлю. Сейчас загнет такую сумму, что в исподнем придется ходить по улицам».
«На все расходы потребуется около шестисот долларов, — твердо сказал Гольдман. — Половину ты вручишь мне сейчас, в качестве гонорара. Остальные деньги потребуются позже, в процессе твоего, Иосиф, гарантированного превращения в полноправного гражданина этой благословенной страны. Имеешь такие средства?»
Он с сомнением оглядел Григулевича, прикидывая, видимо, его реальную платежеспособность. «Эх, ты, бедняга, — угадывалось в его глазах. — Вечный постоялец дешевых пансионов, гурман портовых трактиров, искатель счастья, обреченный на поражение. И не надейся на услуги в кредит! Благотворительность имеет свои пределы!»
Иосиф вытащил банкноты из новенького кожаного бумажника. Вручая доллары, он всем своим видом показывал, что расстается с ними с кровью сердца. Такая предосторожность была не лишней: пусть думает, что денег — в обрез, чтобы не появилось соблазна потребовать еще больше. Но, конечно, у брата по крови мог бы брать дешевле…
Гольдман дал необходимые указания: получить иммиграционное свидетельство о первом въезде в страну в 1934 году, раздобыть дубликат литовского паспорта и легализовать копию свидетельства о рождении, которая чудом сохранилась в бумагах у отца.
Вспоминая много позже о Гольдмане, Григулевич не был к нему снисходителен:
«Давид — жуткий прохвост. Коммунистов на дух не переносил, и мне пришлось играть перед ним роль типичного обывателя, что стоило невероятного напряжения. Мне казалось, что он телепатически читает мои мысли, догадывается о моей красной подкладке. Но дело свое он сделал ловко: взял собранные мною бумаги и отвез их в Чако, в город Ресистенсия. Через близкого адвоката представил их в окружной суд с моим заявлением о натурализации. Два месяца спустя Гольдман сообщил, что суд вынес положительное решение, после чего мы отправились в Чако, где я принял присягу как полноценный аргентинец. Мне вручили натурализационную книжку, а потом и военный билет, без которого мужчине в Аргентине невозможно получить удостоверение личности. Имея на руках эти документы и справку о благонадежности, можно было оформлять заграничный паспорт и ехать в любую страну мира. Правда, за натурализацию мне пришлось заплатить всем участникам процедуры посвящения меня в аргентинцы. Адвокату я подарил швейцарские часы, прокурору — бинокль и позолоченный хронометр для ипподрома, свидетелям — вручил по двадцать долларов. Кроме того, я оплатил несколько обедов для этой дружной компании по обдиранию советского разведчика. Даже швейцар в суде нажился: в самый ответственный момент он, подлец эдакий, спрятал мое дело. Чтобы он “нашел” его, мне снова пришлось лезть в кошелек…»
Год спустя бизнесу Гольдмана пришел конец. Фашистская газета «Памперо» опубликовала разоблачительную статью, в которой обвинила суд в Чако в деятельности, подрывающей безопасность государства: «Сионисты платят большие деньги, чтобы стать аргентинцами». Началось следствие, которое постепенно привело к еще более скандальным разоблачениям, связанным с поголовной коррупцией провинциальных властей во главе с самим губернатором. Контрабанда, дома терпимости, торговля наркотиками, подпольные казино, преследование журналистов — все пороки аргентинской жизни разом проступили в Чако.
* * *
В архиве провинциального суда мне не удалось обнаружить никаких следов «деятельности» Гольдмана. Не нашел архивариус и папки с документами Григулевича. За шестьдесят с лишком лет, прошедших с того времени, в хранилище было несколько пожаров. Не исключено, что часть документов, хранившихся в подвальных помещениях суда, была намеренно уничтожена из-за шумихи, поднятой газетой «Памперо». Огонь — лучшее средство для сокрытия махинаций и для расчистки пространства для новых мошенничеств.
Возвращаясь из Чако с новенькими документами, Иосиф сошел на станции Ла-Кларита, чтобы повидать отца. Долго прогуливался по утоптанной земле под вокзальным навесом, всматриваясь в окна аптеки и тесно придвинутых к ней одноэтажных домов. Лишние предосторожности не помешают. Эхо выстрелов в Койоакане еще не отшумело. Кто знает, не докатилось ли оно до скромного селения в провинции Энтре-Риос?
Встреча с отцом больше расстроила, чем порадовала. Он заметно сдал: волочит правую ногу, расплескивает чай из чашки, поднося ее ко рту, не слишком отчетливо произносит слова. Из-за застарелого ревматизма он почти полностью утратил работоспособность и, без всякого сомнения, будет все больше нуждаться в постоянном присмотре. В Ла-Кларите условий для этого нет: отцу надо будет подыскивать новое пристанище.
Иосиф поинтересовался мнением Румальдо на этот счет.
«Жаль покидать насиженное место, — сокрушенно вздохнул отец. — Привык я к аптеке. Но болезни ходят за мной по пятам. Я выяснял, где можно устроиться, чтобы не слишком досаждать тебе моими болячками. В Консепсьоне есть недорогой пансион с “присмотром”. Если перебираться, то только туда. Не хочу быть тебе обузой».
«Не надо так говорить! — возмутился Иосиф. — Но с пансионатом ты правильно придумал. И река там есть, будешь ходить на берег, вспоминать Нямунас. Новых друзей заведешь. Давай адрес, я съезжу, посмотрю…»
* * *
В Буэнос-Айресе Григулевич снял квартиру в невзрачном одноэтажном доме на улице Суипача, на ее отрезке между авенидами Алем и Посадас. Жилище было обставлено скудно: кровать, простой платяной шкаф с картинками из журналов, кое-как приклеенными на внутреннюю створку двери: водопад Игуасу, кинозвезда Либертад Ламарке, Гитлер и Муссолини, театрально пожимающие друг другу руки. На окне — занавеска неопределенного цвета. На подоконнике — забытые постояльцами журналы и затрепанные книжки с «розовыми романами». Картинки Иосиф сорвал и сунул в пакет с мусором. Туда же отправились «розовые романы». В доме обитало еще несколько жильцов, не проявивших интереса к общению. Иосиф тоже не предпринял никаких шагов к сближению. Помнил о предупреждении «Тома»: сиди тихо, создавай удобное для себя прикрытие.