— У Дугласа астма.

— Дуглас из Детройта. — Улыбка сбегает с лица полковника. — В Детройте у всех астма. И что же, по-вашему, всем ребятам из Детройта давать от ворот поворот?

— Ну что вы! — Лишь сейчас Дэниэл понимает, насколько всё серьёзно. Он знает, что число призывников снизилось на десять процентов. Знает, что в армии смягчили нормы для тестов на профпригодность — так много новобранцев с низкими результатами не принимали с семидесятых. Слышал, что кое-кто из командиров берёт на службу кандидатов с судимостью — мелкие кражи, разбойные нападения, ДТП со смертельным исходом; даже убийц и тех принимают. — Дело не только в Дугласе, — говорит Дэниэл.

— Майор. — Полковник Бертрам подаётся вперёд, и его нагрудный знак — звезда с венком — сверкает на солнце. Дэниэл представляет, как полковник Бертрам, склонившись над письменным столом, натирает звезду ватным шариком, смоченным в растворе для полировки. — Намерения у вас самые благие, это всем известно. Но вы из другого поколения. Вы консерватор, и вас можно понять: вы не хотите губить тех, чьей гибели можно избежать. Многим из этих ребят не место в армии, вне всяких сомнений. Мы отсеиваем не просто так. Но всему своё время, майор, а сейчас не время осторожничать. Нам нужны солдаты, много солдат, во имя Бога и отечества. Бывает, приходит к нам паренёк с травмой колена или небольшим кашлем, зато сердце у него на месте — стало быть, сгодится; сейчас, доктор Голд, для нас главное, чтоб сердце было на месте. Все, кто сгодится, нам нужны, — полковник берёт в руки пачку анкет, — нужны допуски.

— Я пишу допуски, если необходимо.

— Вы пишете допуски, если сами сочтёте нужным.

— Так мне и полагается по должностной инструкции.

— Я ваш командир. Инструкции вам выдаю я, — заявляет полковник. — И я уверен, пятнадцатая статья вам не нужна — изгадит вам личное дело, как дерьма кусок.

— За что? — У Дэниэла немеют губы. — Я никогда не нарушал устава.

Пятнадцатая статья поставит крест на его военной карьере. Повышение ему не светит, а то и вовсе уволят в запас. А если и не уволят, всё равно позор. Унижение спалит его заживо.

Но уязвлённая гордость — ещё полбеды. Майра преподаёт в государственном университете. Когда Дэниэл ушёл из госпиталя, денег у них было хоть отбавляй, но теперь они перевезли к себе Герти, взяв на себя её расходы. У матери Майры нашли рак, у отца — старческое слабоумие. После смерти матери отца поместили в пансион, и ежегодные взносы съедают все их сбережения, и так будет и дальше: отцу Майры всего шестьдесят восемь, и в остальном он здоров.

— За неподчинение приказу. — Полковник складывает пополам обёртку из фольги от бутерброда, кусочек яичного белка дрожит на его нижней губе. — За несоответствие должности.

— Это ложь.

— Значит, я, по-вашему, лжец? — спрашивает полковник Бертрам вполголоса, сворачивая фольгу снова и снова.

Дэниэл понимает, что ему дали возможность пойти на попятный. Но при мысли о пятнадцатой статье его сжигает гнев. Он возмущён несправедливостью.

— Или лжец, или покорная овечка. Действуете по указке сверху.

Полковник, онемев, прячет в карман фольгу, сложенную теперь до размера визитки. Поднимается с кресла и, перегнувшись через стол, нависает над Дэниэлом:

— Вы отстранены от службы. На две недели.

— А работать за меня кто будет?

— У меня таких, как вы, ещё трое. На этом всё.

Дэниэл встаёт. Если взять под козырёк, полковник увидит, что у него трясутся руки, и он не салютует, хоть и знает, что этим только ухудшит своё положение.

— Воображаете себя особенным? Белым, блядь, и пушистым? — говорит полковник, когда Дэниэл уже у двери. — Как есть, американский герой.

Дэниэл идёт на стоянку, в ушах звенит. Он заводит машину и, пока она прогревается, смотрит на административный корпус имени Лео У. О’Брайена, высокий стеклянный куб, где с 1974-го размещается призывная комиссия города Олбани. После ремонта в 1997-м Дэниэлу выделили просторный новый кабинет на третьем этаже. В центре Олбани довольно уныло, но когда Дэниэл впервые вошёл в кабинет, его переполнили уверенность и ощущение смысла, будто вся его жизнь закономерно вела к этой цели и помогли ему правильные, обдуманные шаги.

Дэниэл выезжает со стоянки; до Кингстона чуть меньше часа пути. Что скажет он Майре? До сих пор к нему обращались за советом, спрашивали его согласия — считали кем-то вроде оракула. Теперь он неотличим от толпы, как священник, лишённый сана.

— Вот гад! — возмущается Майра, когда Дэниэл, упав в её объятия, рассказывает всё. — Мне он с самого начала был неприятен — как его, Бертрам? Бертранд? Баран! — Поднявшись на цыпочки, она берёт лицо Дэниэла в ладони. — Где порядочность? Где, чёрт возьми, порядочность?

Свет из гаража озаряет лес, что граничит с их садом. Олень нюхает валежник за ближним рядом деревьев. Листья в этом году пожухли рано.

— Постарайся извлечь из этого пользу, — советует Майра. — За эти две недели мы продумаем твою защиту. А ты пока что передохни и подумай, чем заняться.

Перед Дэниэлом пробегает, будто на телеэкране, список противопоказаний для службы в армии: «Язвы на коже, варикозное расширение вен, свищи; ахалазия пищевода и прочие нарушения перистальтики. Атрезия слухового прохода, тяжёлое недоразвитие ушных раковин. Синдром Менъера. Нарушение сгибания стопы. Отсутствие большого пальца ноги». И так далее — тысячи противопоказаний. У женщин список ещё внушительней: «Кисты яичников. Дисфункциональные маточные кровотечения». Уму непостижимо, как кто-то вообще ухитряется попасть в армию, но не менее удивительно, как это люди при нынешней заболеваемости — рак, диабет, сердечно-сосудистые — доживают до семидесяти с лишним лет.

— Вспомни, что ты собирался сделать, но всё откладывал, — продолжает Майра. Она старается держать себя в руках, ради него, но тревоги не скрыть: когда Майра взволнована, она пытается забыться в делах. — Сделай ремонт в сарае. Или напиши родным.

Много лет назад Майра со своей всегдашней прямотой спросила, почему Дэниэл так холоден с сёстрами.

— Да нет никакого холода, — возразил Дэниэл.

— Но вы и не близки.

— Когда как, — уклонился от ответа Дэниэл, хотя правда была довольно неприглядна. Временами при одной мысли о сёстрах и брате его переполняла любовь, звенела в сердце, как шофар[46], радостная, мучительная, неотделимая от него, — эти трое созданы из того же звёздного вещества, что и он, знакомы ему с начала всех начал. Но стоило им встретиться, его могла вывести из себя любая мелочь. Проще было думать о них словно о персонажах — строгая Варя; Клара, мечтательница и сумасбродка, — чем терпеть их рядом во всей красе, взрослыми, с утренним запахом изо рта и необдуманными поступками. Их жизни ускользали от него, как змеи, в незнакомый лес.