«Так и ничего страшного». Я сглотнула, стараясь не заплакать.

– О боже, только не снова, – взмолился парень. – Я в порядке. Я живой, слышишь?

– Почему ты вернулся? – прошептала я, слыша, как мой голос срывается. – Почему не остался там, где безопасно?

Прижимая еду к груди, Толстяк протянул руку, чтобы закрыть дверь.

– И оставить вас, двух идиотов, в бегах?

Я наблюдала, как он дважды глубоко вдохнул, выдыхая белые облачка в морозный воздух.

– Я на тебя сержусь, – наконец, понизив голос, объявил он. – Я в ярости. Я знаю, почему ты стерла себя, понимаю, но мне хочется вбить в тебя хоть немного здравого смысла.

– Знаю, – пробормотала я. – Знаю.

– Точно? – спросил он. – Ты не хочешь бросить этих двоих, хотя они могут донести и на меня – и на Ли – в Лигу. Ты подставляешься под удар, окружив себя худшими из людей, не позаботившись о том, чтобы кто-нибудь прикрыл твою спину. Как думаешь, что сделает Лиам, когда узнает, что ты натворила?

Узел в моем животе крутился до боли. Толстяк действительно был в ярости, и от этого казался открытым и уязвимым. Сила пылавшего в нем гнева пронизывала мое сознание точно свет маяка.

– Он не узнает, – выдавила я. – Говорю тебе: все, что я собираюсь сделать – забрать флешку и удостовериться, что с ним все в порядке. Я не собираюсь… Не собираюсь вмешиваться в его жизнь.

– В жизни не слышал от тебя большей трусливой ерунды, – выплюнул Толстяк. – Ты и раньше врала нам о том, кто ты есть, но я тебя раскусил. Я понимаю, почему ты делала это тогда, но сейчас… Ты сбежала, и мы снова можем собраться все вместе, но ты опять выбираешь расставание? Может, Лиам и простит тебя за то, как ты поступила с ним. Но, если ты вернешься обратно в Калифорнию, я тебя никогда не прощу.

Парень направился к костру и к темно-зеленой палатке, но потом снова обернулся ко мне:

– Помнишь, как во время нападения на Ист-Ривер мы прятались на том озере? Я всю ночь думал: это худшее, что когда-либо со мной происходило. То же я думал, когда мы сбежали из Каледонии, оставив остальных ребят истекать кровью в снегу. И снова, когда меня подстрелили… только я ошибался. Руби, самое худшее – самое худшее – было сидеть в безопасности в том сарае и целых шесть месяцев не знать, что случилось с тобой, Лиамом и Сузуми. Видеть, как ваши имена всплывают на сайтах охотников за головами, как растет вознаграждение за вашу поимку, публикуются наводки, и месяц за месяцем не находить никого из вас.

Иногда… на самом деле, практически никогда невозможно было определить, что говорит в нем в тот или иной момент: злость или страх. Мне думается, в его случае оба этих чувства подпитывали одно другое.

– Потом ты вдруг появляешься везде. В Бостоне, на железнодорожной станции в Род-Айленде – ты там, знаешь ли, не очень-то осторожничала. – Толстяк наградил меня неодобрительным взглядом. – С Лиамом еще хуже. Месяцами – ничего, а потом пришла наводка, что его видели в Филадельфии. Пришлось сфабриковать «доказательства», что наводка неверна, и ее удалили из сети.

Лига обладала тайным доступом к базам данных СПП и охотников за головами, но досье на Лиама очень давно не обновлялось. Уж я-то знала – проверяла дважды в неделю. Теперь понятно, почему, когда я в последний раз его открывала, в нем ничего и не изменилось.

– Как ты узнал, что нужно идти к его дому? – спросила я. Выбор времени уж никак не мог быть совпадением.

– Я решил, что надо бы воспользоваться системой поиска, которую разработал Гарри. И я подумал: если верить наводкам, вы двое можете заявиться в этот старый дом – проверить, вдруг отчим Лиама запустил этот процесс.

– И что же?

– Когда Лиам и Коул уехали, чтобы присоединиться к Лиге, Гарри им сказал: если они с женой почувствуют, что здесь становится небезопасно, он оставит координаты под подоконником в комнате Лиама.

– И ты нашел координаты? – спросила я.

– Нет, – покачал головой Толстяк, – там ничего не оказалось.

– Вот почему он отправился на поиски Коула в Филадельфию – выяснить, не знает ли он чего.

Толстяк, кивая, потер губы костяшками пальцев:

– Я тоже так думаю. Однако если и у Коула нет никаких идей, куда Ли мог потом податься, как нам его искать?

– Я знаю как, – вздохнула я. – Побежим вслепую, как в прежние времена.

Толстяк вздохнул, и я шагнула к нему, уткнувшись лбом ему в плечо.

– Последим за сайтами ищеек – не появятся ли какие еще наводки. – Толстяк отстранился, плотнее прижимая консервные банки к груди. – Ему и в прошлом случалось облажаться. Возможно, это с ним снова произойдет.

Эта идея меня напугала до чертиков: получать подсказки, рискуя оказаться слишком далеко от Лиама, чтобы прийти на помощь, если его схватят. Ли изрядно от нас оторвался – возможно, он за многие сотни километров отсюда. От переизбытка информации закружилась голова. И внезапно наша задача показалась мне куда более сложной и, возможно, недостижимой, чем представлялась несколько минут тому назад. Все вдруг потеряло смысл.

– Я так устала, – призналась я. – Знаю, что не имею на это никакого права; знаю, что сама сделала это с нами, с собой, но я больше не хочу бороться. Я так устала от всего, и от этого тоже, и знаю, что лучше никогда не станет – что бы я ни сделала, лучше не станет. Я сыта всем этим по горло.

Перехватив поудобнее банки в руках, Толстяк наклонился ко мне. Я не плакала, но в горле стоял комок, а голову словно стиснуло тугим обручем.

– Нет, ты просто устала, – сказал он. – Депрессия, чувство тревоги, фокусирование на неудачах – классический случай. Пойдем. Тебе станет лучше, когда ты поешь и поспишь.

– Это ничего не решит.

– Знаю, – кивнул парень, – но надо же с чего-то начинать.

Я давно усвоила: бывает, доведешь себя до такого изнеможения, что уже и не заснешь. Живот ныл, голова была тяжелой – я мечтала о сне, но словно подспудно чего-то ждала: мышцы оставались в напряжении, мозг продолжал бодрствовать. И как бы сильно я ни старалась сосредоточиться на потолке нашей палатки, как ни считала овец, мои мысли снова возвращались к той ночи в заброшенном «Уолмарте». К детям, которые, по нашему убеждению, хотели нас кинуть не по-детски.

Должно быть, в итоге мне удалось задремать, потому что потом я испуганно подскочила от того, что в палатку ворвался холодный воздух. Застывшая у входа в палатку Вайда медленно и так бесшумно, как умела только она, расстегнула дверь и выскользнула наружу. Сонный туман постепенно сползал с меня. Как бы сильно мне ни хотелось провалиться обратно в царство сна, моя подозрительность оказалась сильнее.

Я досчитала до тридцати, потом – до шестидесяти, слушая, как шаги Вайды становились все тише. Я ждала, когда она вернется.

Но она не вернулась.